Девять жизней Роуз Наполитано - Донна Фрейтас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, так и есть, – призналась я. Повернуться и сказать ему это в лицо я не могла, поэтому сообщила плите и кастрюльке, где томились чеснок и оливковое масло: – Я разговариваю с ребенком. Все время. Ясно?
– Ясно, – прошептал Люк и убрал руки.
Я знала, что должна ему доверять. Окружающие порой бывали резки, но Люк держался спокойно. Беременность ослабила напряжение между нами, и с каждым днем мы становились ближе друг к другу. Однако я все еще не находила сил взглянуть ему в глаза, поэтому косилась влево, рассматривая аккуратные кубики панчетты.
– Я привыкла, что она – знаешь, я уверена, это девочка – все время со мной. Она настоящая. Я воспринимаю ее как человека. Не могу объяснить…
У Люка, наверное, перехватило дыхание.
– Она человек, и поэтому я кое-что ей рассказываю. И хватит об этом. Прошу, никому не говори. – Я вновь повысила голос: – Особенно своим родителям!
– Никому ни слова, – пообещал он. – Но я серьезно, не стоит смущаться. Особенно передо мной.
Но я смущалась. Если бы другие узнали, тут же принялись бы посмеиваться надо мной про себя, дескать: «Я же говорила тебе, говорила! Забеременеешь – сразу опомнишься! Вы гляньте, Роуз становится чокнутой мамашей!» – звучало бы рефреном в их голове.
– Это личное, – только и ответила я и снова занялась готовкой.
Наконец мое неприятие ослабло. Мы с Люком стали вести с нашей будущей дочерью долгие оживленные беседы, у нас появились шутки только для своих. Рассказывали истории моему животу, новости, как дела на работе у меня или у Люка. Я учила малышку готовить или защищать новое исследование перед экспертным советом нашего университета. А Люк рассказывал, как собирать мебель ИКЕА. Мы смотрели с ней наши любимые передачи, водили на экскурсию по району и во все любимые рестораны.
Моя неловкость улетучилась.
* * *
Из меня течет кровь, крася в черный серые легинсы.
– Боже, – бормочет Люк, – боже, боже. Так, едем в больницу. Встать можешь?
Его голос доносится будто бы издалека, приглушенно, хотя лицо мужа прямо передо мной. Почему я так плохо слышу? Все размывается, глаза не фокусируются. Невидимые руки давят на макушку, на плечи, толкают на землю. Я перекатываюсь на бок и лежу. Почему столько рук на меня давят? Чьи они? Дома только мы с Люком…
– Роуз…
Под щекой гладкие и прохладные половицы.
– Быстрее! Скорее! Роуз!
Все мое тело сжимают миллионы рук, словно стараясь сделать меньше. Такие тяжелые? Может, они настоящие?
Мою ладонь отводят в сторону. Люк. О, это просто Люк. Я вижу его. И на миг успокаиваюсь.
* * *
Когда я вновь открываю глаза, то слепну. Блики вокруг ярче солнца.
– Эй… где я? Сколько времени?
Голова кружится. Тело онемело.
– Роуз! Она очнулась!
Голос Люка. Но где же он сам?
– Люк?
– Я здесь.
С трудом поворачиваю голову. Задача кажется невыполнимой, но я справляюсь.
Ах вот он где… Прямо возле меня.
– Почему ты на коленях, Люк? Ты плачешь?
– Роуз… – только и говорит он. Лицо расчерчено полосками слез.
Почему я не чувствую тела?
– Почему я не чувствую тела? – спрашиваю я у Люка. Мне кажется, ответ должен быть у него. У кого-то же должен. – Я в больнице?
Я не все помню…
К Люку подходит медсестра. На руках у нее – ребенок. Муж поворачивается к ней и берет младенца.
Веки такие тяжелые, что я с трудом держу глаза открытыми.
– Ребенок… Я родила? – В памяти медленно, одно за другим, всплывают воспоминания. Я дома. Мне больно. Кровь между ног. А потом… пустота. Меня пронзает страх. – С ребенком все хорошо? Как она?
Люк придвигается ко мне, протягивает малыша, чтобы я могла посмотреть.
– Роуз, познакомься с нашей дочкой. С ней все хорошо. Даже больше – она совершенство.
И это правда. Глазки зажмурены. Крошечные губы и самый крошечный, самый красивый носик на свете просто идеальны. Радоваться мешает ощущение, что кто-то схватил меня за ноги и тянет под воду.
– Приве-е-ет, – удается выдавить мне. Люк начинает плакать. Спрашиваю его: – Ты от счастья плачешь?
Муж молчит.
Хочу, чтобы он перестал.
– Наверное, им пришлось меня чем-то накачать, – пытаюсь шутить я. Мы с Люком спорили о естественных родах, кесаревом сечении и эпидуралке. Я говорила, что желаю быть в отключке в течение всего процесса, а Люк злился. Похоже, я получила что хотела. Уже думаю, как над этим пошутить, но Люк слишком расстроен, и я молчу.
И вообще, какое это теперь имеет значение, когда она уже родилась?
– Мои родители здесь? – спрашиваю я. Комната плывет перед глазами. – Позови маму.
– Уже едут. Они скоро будут, Роуз.
Кажется, Люк о чем-то недоговаривает. Тянусь к малышке. К нашей дочери.
– Дай мне на нее посмотреть, – прошу я.
Люк послушно придвигается так, чтоб мне было лучше видно.
– Как назовем? – спрашиваю я. Мы решили подождать, когда она родится, прежде чем выбрать имя. Еще нам помешали суеверия и то, что мы не знали, мальчика ждем или девочку.
– Думаю, нужно назвать ее Роуз, – говорит Люк.
– Роуз? Какая глупость. – Пытаюсь засмеяться, но не могу. Тело противится. – Про себя я всегда называла ее Аделаидой. Адди. Да, старомодно, но…
– Роуз… – Люк начинает что-то говорить, может быть, мне, но я опять с трудом различаю слова. Или он что-то сказал малышке? Почему я вдруг перестала разбирать речь?
Но тут тот, кто держал меня за ноги, наконец сильно дергает и тащит. Я ухожу под воду, которая заглушает все звуки.
Лет в шесть или семь я зашла в океан, пока мама отвлеклась. В тот день были бурные волны. Прошел шторм, взбаламутив воду; солнце светило так ярко, что океан казался одним огромным световым бликом. Я зашла прямо в него, отважная и глупая. Папа научил меня нырять под самые большие волны, и я решила, что справлюсь сама. Первая была такой высокой, какой я прежде не видела. Гордясь собой, я нырнула под нее, как показал папа, а когда вынырнула, следом шла еще одна, больше прежней, мчавшаяся к берегу. Не успела я ничего сообразить, как волна обрушилась на меня, схватила и погребла под собой. Меня будто проглотило нечто ужасно сильное, плотное, темное. То, что никогда не отпустит, – так мне казалось в
