Плод воображения - Андрей Дашков

В отличие от той, первой, новая «креатура» выглядела — Каплин долго подбирал слово — компетентной, что ли. И, странное дело, он не мог понять, нравится ему это или нет. По идее, она должна облегчить ему жизнь, но, как он уже усвоил, не существовало общих правил — всё зависело от того, кто ведет игру. И стерва, которая себе на уме, вряд ли оказалась бы наилучшим вариантом.

Попутно он задался вопросом, определялся ли подбор «хозяев» и «креатур» какими-либо половыми, возрастными, психофизическими критериями, или же чисто случайно ему во второй раз досталась молодая женщина. А может, это «молот Тора» продолжал ковать его пресловутое счастье?..

Дверца с лязгом закрылась, и микроавтобус отъехал, резко набрав скорость. Через несколько секунд задние огни скрылись за ближайшим поворотом. Каплин остался один на один со своей «креатурой». По правилам, им полагалось разойтись до полуночи. Она спокойно ждала. Почему бы нет — на ней была утепленная куртка.

— Привет, — сказал он. — Я остановился в отеле «Европейский».

С учетом всех обстоятельств это звучало смешно, и он ухмыльнулся. Она без улыбки кивнула. За спиной у нее висела плотно набитая темная сумка.

— Помочь? — Он с готовностью протянул руку. Вместо ответа — легкое движение подбородком в сторону и обратно.

Он пожал плечами и убрал руку. Его начинало знобить. Надо было возвращаться в отель как можно быстрее. Лучше всего — бегом. Но он всё еще не избавился от дурацких предрассудков. Что-то мешало ему бросить «новенькую» посреди города, в котором скоро «все умрут».

— Можем подыскать тебе жилье, — предложил он.

То же скупое движение: «Не надо».

— Типа ты сама?

Она кивнула.

— Не провожать?

Она кивнула.

— Утром будь на связи… если не возражаешь.

Она кивнула.

От ее молчания и немигающего взгляда становилось еще холоднее. Каплин развернулся и ускоренным шагом направился в сторону отеля. Прошагав метров двести, обернулся. Ее уже нигде не было видно.

«Да, — сказал он себе, — везет мне с напарницами. Та была слегка чумная и выбыла на второй день. Эта изображает крутую. Куда тебе там, малышка на миллион долларов. И вдобавок, кажется, немая».

58. Параходу не спится

Бессонница взялась за него всерьез, насадила на вертел и обещала поджаривать до утра. Кот окончательно признал гостя и развалился у него в ногах, укрытых найденным в доме старым теплым одеялом. Вечером он преподнес Параходу подарок — убитую мышку. Пришлось изобразить вежливую заинтересованность, а когда котяра куда-то слинял, закопать несъеденный ужин в саду. В качестве ответного жеста доброй воли Параход предложил хозяину дома разделить с ним паек, но кот всем своим видом дал понять, что предпочитает свежую дичь.

Ночь обещала быть тяжелой. Примерно раз в неделю у него случались такие ночи — когда слетаются вороны, наваливается ожидание смерти, память нашептывает упреки, а голос разума твердит: ничего не делай, дождись хотя бы рассвета — может быть, станет легче.

За день он слишком устал, чтобы теперь складывать кубик Рубика из фрагментов доступной информации и тем более чтобы гоняться за тайными сведениями по сумеречным лабиринтам сознания. Сознание попросило оставить его на время в покое, однако сон упорно не шел навстречу.

Параход пытался прибегнуть к старому средству и долго подбирал музыку, подходящую к случаю, — оказалось, что это не так-то просто. Причиной был, без сомнения, город, в котором начинали просыпаться потревоженные призраки. Одного или двоих Параход разбудил лично, а теперь не знал, что с ними делать. Призраки — ребята требовательные.

Из головы не шла сегодняшняя находка, сделанная с подачи чувихи. Помучившись с поиском вероятного адресата, он остановился на самом простом варианте: послание предназначалось тому, кто его нашел. Однако Параход не мог понять, что же оно означает. Чувиха с готовностью отдала ему рисунок, и он не спешил от него избавиться — возможно, это был своего рода пароль, сам по себе бессмысленный.

Он долго рассматривал листок и видел всё то же: рисунок, вроде бы сделанный детской рукой, однако не исключалась имитация. Нечто подобное Параход изредка ощущал в музеях, когда, остановившись перед какой-нибудь картиной, вдруг понимал: подделка. Сообщать об этом кому-либо было глупо, и он помалкивал. Эксперты с их рентгеном, спектрографией и хваленым чутьем заплевали бы любого, но даже не в этом дело. Параход почти получал удовольствие от своих маленьких тайн, поскольку восторженное поклонение поддельным фетишам являлось лучшим доказательством дурацкой претенциозности, снобизма и, в конечном итоге, безнадежного заблуждения так называемых ценителей высокого искусства. Иногда, прослышав об очередном акте вандализма, Параход чувствовал себя одним из немногих, кто догадывался о том, что двигало «сумасшедшим», плеснувшим на шедевр кислотой.

М-да, ясно было, что до утра уже не заснуть. В голове по второму разу крутилась пластинка «Astral Weeks», и Ван Моррисон снова пел свою «Beside You». Поскрипывание винила лучше любых воспоминаний возвращало в старые добрые времена. Шестидесятые канули в Лету, но всё самое хорошее из того, что было, Параход в любой момент мог пережить заново… на очень тонкой грани между сильнейшей тоской и надеждой.

На что же он надеялся? Он и сам с трудом находил ответ. На то, что существует измерение, в котором всё и все пребудут вечно, никто не прожил напрасно и не умер окончательно, отец и мама живы и молоды, бродящая в крови музыка никогда не исчезнет и можно исправить всю мерзость, которую совершил…

Он прекрасно понимал, насколько это несбыточно, наивно, инфантильно, — и оттого еще мучительнее было думать об этом. Как от сотворения вселенной осталось реликтовое излучение, так от нас останется только реликтовый шум. И если родился с приемником в голове, то ждешь конца с не меньшим сожалением, потому что о некоторых вещах знаешь наверняка и нет места для самообмана, последнего убежища тех, кто не хочет слышать плохие новости.

Может, он всего лишь искал свою Церковь? Не поповскую кормушку, конечно. Просто место, куда можно пойти не за утешением (какое уж тут утешение!), а за спокойным мужеством, с которым примешь неизбежное.

Посреди ночи ему приспичило отлить. Стараясь не потревожить кота, он встал и набросил предусмотрительно захваченную с собой куртку цвета хаки, неизносимую и со множеством карманов. Но даже в куртке он почувствовал холод, как только вышел на веранду. Поднявшийся вечером ветер стих; Параход уже и забыл, когда видел в небе столько звезд.

Немного поколебавшись, он всё-таки отправился в сортир, уже проверенный им ранее на прочность. Деревянная коробка в глубине двора была сколочена в лучших традициях деревенского стиля; особенно трогательным показалось Параходу сердечко, вырезанное на уровне головы в дощатой двери и украшенное полуоблупившимся орнаментом из нарисованных краской цветочков.

Конечно, можно было отлить под любым деревом, если уж воспитание не позволило сделать это с веранды, но Параход чувствовал себя здесь гостем не только из-за присутствия кота. Кроме того, у него имелось стойкое предубеждение против некоторых вещей: одни вредили карме, другие — самочувствию, третьи — самоуважению. Например, он не стал бы мочиться на чью-нибудь могилу, тем более на могилу смертельного врага. С врагами надо разбираться, пока они живы.

Ох, какая же хрень лезла в голову от бессонницы! И тянуло, ощутимо тянуло в глубину двора…

Под деревьями тьма была почти кромешной. Он достал из кармана куртки зажигалку, чтобы подсветить себе. Пошел дальше, осторожно ступая по примятой траве. Днем он опасался гадюк; сейчас было вроде бы слишком холодно, и всё же он не понимал, какого хрена решил поиграть в цивилизованность. Скромняги, тихони и честные всегда проигрывают, не так ли? У него появилась возможность это проверить.

Перед сортиром он остановился и поднял зажигалку повыше. Помнится, вечером он запер дверь на поворотную щеколду, а сейчас дверь была приоткрыта.

Его охватил страх, леденивший кишки и спину почище любого внешнего холода. Страх не нуждался в объяснениях или оправданиях. Это было предупреждение, причем уже не первое. Параход не внял. Чему тогда удивляться?

Он и не удивился (почти), когда открыл дверь пошире, переступил порог и внезапно оказался в темноте, не имевшей ничего общего с пустым темным сортиром.

59. Нестор: «Где ты взяла этого клоуна?»

Он плелся по улице в шаге позади девочки и терялся в догадках относительно того, где очутился. Людей ему на глаза попадалось не много, и они вели себя так, будто никогда не слыхали про первородный грех. Обнаженные тела беззастенчиво нежились на траве. У мужчин, как правило, были длинные волосы и бороды. Одна женщина кормила грудью младенца. Нестора провожали взглядами, истинное значение которых он понял немного позже. А поначалу он мог сказать только, что его появлению никто особо не удивился. На него смотрели как на чужеземца, которого не ждет ничего хорошего.