Плод воображения - Андрей Дашков

59. Нестор: «Где ты взяла этого клоуна?»

Он плелся по улице в шаге позади девочки и терялся в догадках относительно того, где очутился. Людей ему на глаза попадалось не много, и они вели себя так, будто никогда не слыхали про первородный грех. Обнаженные тела беззастенчиво нежились на траве. У мужчин, как правило, были длинные волосы и бороды. Одна женщина кормила грудью младенца. Нестора провожали взглядами, истинное значение которых он понял немного позже. А поначалу он мог сказать только, что его появлению никто особо не удивился. На него смотрели как на чужеземца, которого не ждет ничего хорошего.

Окружающее смахивало на подходящую натуру для съемок фильма о современной утопии или общине хиппи, поселившихся в заброшенном городе. Правда, кое-что не вписывалось в эту благостную картину, да и сам Нестор почему-то (может быть, из-за черноты, накрывавшей сознание с регулярностью луча маяка) чувствовал себя неуютно, словно идиллия и покой летнего дня могли в любой момент рассыпаться, обнажив гораздо менее привлекательную изнанку здешнего существования.

Отойдя от дома на полсотни шагов, он снова услышал сигналы Ариадны. Похоже, она сходила с ума от изобилия мест силы, многие из которых, к тому же, перемещались. Она работала в глубинных слоях, отвергая видимость, а в этом случае у кого угодно возникли бы проблемы с ориентацией. Он мысленно посоветовал ей сосредоточиться на самых мощных и неподвижных источниках, относительно которых можно было набросать карту и проложить маршрут. И всё равно Ариадна напоминала шкипера, еще недавно видевшего на небосклоне одну-единственную тусклую звезду и вдруг очутившегося среди сияющих россыпей Млечного Пути.

Приглядевшись к девочке, Нестор заподозрил, что она бредет бесцельно. А он-то, наивный, надеялся узнать об этом антигороде побольше. Оказывается, Лера-Никита просто отправилась погулять и заодно продемонстрировать аборигенам свое приобретение. Он не понимал, когда успел сделаться ее живой игрушкой — когда отказался вернуться или раньше, когда заторчал на кладбище возле обелиска…

Какой-то маленький ублюдок, видимо, живущий по соседству, — тоже голый, загорелый и с хитрющим взглядом, — спросил из-за забора:

— Холера, где ты взяла этого клоуна?

Девочка остановилась, прищурилась и сказала:

— Заигрываешь? Чтобы заигрывать, у тебя еще стоячок не вырос.

— А у тебя вообще стоячка нет, — парировал мальчишка и бросил в нее огрызком яблока.

Нестор, находившийся за девочкой на линии броска, мог бы поклясться, что огрызок летел точно в цель, но в последний момент отклонился в сторону ровно настолько, чтобы ее не задеть. После чего Лера-Никита с достоинством продолжила путь.

Нестор, которому начала надоедать роль песика, купленного в другом месте и еще не знакомого с обстановкой, хотел уже было попроситься домой, когда в конце улицы возникло пыльное облако.

Теперь ему стало ясно, что девочка ждала чего-то в этом роде. Она подняла какой-то прутик, прицелилась им в солнце, повернула голову, посмотрела искоса на свою тень, а затем на Нестора. Он снова увидел у нее на лице выражение, которое ему не нравилось. Она явно предвкушала забаву и, похоже, не очень стремилась это скрыть. Улыбаясь, она сказала:

— А теперь беги, Нестор. Это за тобой.

Он не ответил, хотя давно хотел послать ее подальше. Жизнь в монастыре приучила его к терпимости. По правде говоря, терпимости там требовалось гораздо больше, чем в миру. Поэтому он сел на лежавшую под забором колоду и стал ждать хозяев. В том, что это хозяева, он почти не сомневался.

60. Бродяга: «Дай мне его, Малышка»

Услышав крик Малышки, бродяга понял, что у него нет времени на какие-либо обходные маневры. Он мгновенно оценил обстановку. В тот момент от тащившего Малышку ублюдка его отделяло метров двадцать. Еще двое находились по обе стороны от бродяги. Если двигаться очень быстро, этот простреливаемый коридор можно проскочить. У него был шанс успеть к ней на помощь, прорываясь кратчайшим путем. Всё прочее не имело значения.

И он побежал так, словно под ним рушился единственный мост между адом и раем.

Ему удалось остаться незамеченным до последней секунды — долгая игра в прятки с Безлунником сослужила ему хорошую службу. Поневоле пришлось научиться сливаться с тенями, растворяться на фоне темноты, притворяться ходячим мертвецом, чтобы случайный свет не признал тебя за живое существо. И сейчас, без Малышки, у него это прекрасно получалось, пока даже для чужаков не стало слишком очевидным на голой улице, что отделившийся от черноты силуэт — всего лишь человек в развевающемся пальто, вооруженный винтовкой.

Он выстрелил на бегу — и промахнулся. Разумеется, он стрелял не в того гада, который пытался отнять у него Малышку, — бродяга опасался задеть ее, — но в любом случае напрасно истратил патрон и драгоценное время. Чужаки отреагировали на его появление именно так, как и должны были: с обеих сторон засверкали вспышки выстрелов.

Минимум одна пуля попала в пальто. Он ощутил попадание плечами — его дернуло назад, будто он на бегу зацепился за колючую проволоку. До ближайшего чужака осталось не больше пяти шагов, — а тот уже разворачивался, прикрываясь Малышкой, и поднимал руку с пистолетом.

Выбора не было. Ни разу в жизни бродяга не рисковал так сильно, как сейчас, когда изо всех сил швырнул винтовку прикладом вперед, прекрасно представляя, что будет с головой Малышки, если он промахнется на пару десятков сантиметров.

Оказалось, что представлял он правильно. Именно это и произошло: звук расколовшегося спелого арбуза он услышал, несмотря на заложенные уши. Кровь, выплеснувшаяся на спину и волосы Малышки, была почти черной. Она визжала от ужаса на одной невыносимо высокой ноте, но бродяга уже был рядом и вырвал ее из судорожных объятий агонизирующего человека.

Без единого лишнего движения он развернул ее и спрятал у себя за спиной, затем подхватил падающего чужака и закрылся его телом от пули, выпущенной почти в упор другим, высунувшимся из-за фургона. Далее, не теряя ни мгновения, бродяга толкнул обмякший полуживой мешок, у которого не осталось лица, прямо на ствол. Судя по тому, как тело дважды дернулось от попаданий в живот, для кое-кого ночь выдалась тяжелая — умирать пришлось несколько раз, — правда, жертва уже вряд ли что-нибудь чувствовала из-за вонзившихся в мозг лицевых костей.

Бродяга понял, что Малышка больше не кричит, но не испытал облегчения: ее молчание могло означать самое худшее. У него не было ни секунды, чтобы убедиться в обратном. Бог, вселившийся в его мышцы и двигательный центр, требовал разобраться с чужаком, которому бродяга в своем обычном состоянии наверняка не сумел бы оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Громила был на полголовы выше и килограммов на пятнадцать тяжелее, а кроме того, этот ублюдок жрал полноценную пищу, белок, витамины и регулярно тренировался — качалка, ринг, тир, татами, — но куда всё делось, когда из-за навалившегося на него мертвеца, в котором уже и родная мама не узнала бы напарника — бывшего спецназовца по кличке Швед, — появилось, стремительно надвинулось и вцепилось ему когтями в глотку существо, чьим обиталищем, судя по сногсшибательной вони, мог быть любой густонаселенный зоопарковый обезьянник, и чья кошмарная рожа напомнила одному из лучших людей Бульдога пребывание в чеченском плену. Однако теперь дело обстояло даже хуже: обезьяна не собиралась сделать ему больно, унизить его, сломать, опустить, заставить страдать; она собиралась его прикончить максимально быстрым способом.

Патронов в обойме не осталось; поэтому он инстинктивно ткнул стволом в ближайшую болевую точку противника, но тяжелое толстое пальто, надетое на обезьяну, свело эффект к нулю. Другая рука уже автоматически наносила удары в печень, по ребрам (бесполезно, плотная висячая шкура всё принимала на себя и полностью гасила энергию), в косматую голову (с таким же малозаметным результатом, как если бы он лупил растрепанную боксерскую грушу), — а когти разъяренной гориллы уже рвали кожу на горле, пальцы сминали накачанную шею, подбираясь к меридианам, на которых держится жизнь даже в самом крепком теле. Пасть открылась, выдохнув очередную порцию ядовитого жара, в котором человеку из команды Бульдога почудилось что-то тлетворное, разлагающее, вроде смеси желудочного сока с миазмами гниения. Он уже остро ощущал нехватку воздуха…

Опоздавшим поездом на плохо освещенный вокзал мозга въехала мысль: да это же просто вонючий бомжара! Один из тех, кого они со Шведом еще недавно десятками выкуривали из здешних клоповников, грузили в автобусы и отправляли на… перевоспитание. Значит, минимум, одному каким-то образом удалось ускользнуть. Вот что бывает, когда работа выполнена не до конца. «Подчищайте дерьмо, — частенько говорил Бульдог, — иначе сами в нем окажетесь». Он не ошибался. Правда, сильно ли это помогло ему самому?