Плод воображения - Андрей Дашков

Человек из команды попытался нанести врагу удар головой в переносицу, но то же самое в тот же миг сделал бомж. Они сшиблись лбами с такой силой, что отвалились друг от друга, словно оглушенные кувалдами. Но разница между ними заключалась в том, что касательно бродяги Богу было безразлично, насколько хорошо он себя чувствует и насколько он вообще в себе. Орудие Божьей воли продолжало выполнять свое предназначение, не останавливаясь ни на секунду.

Бродяга двинул закачавшегося громилу ногой в пах, а затем схватил за уши и нашел большими пальцами его глаза.

Пистолет лежал на асфальте в шаге от нее и влажно поблескивал.

«Еще один шанс, ничтожество».

Внутренний голос заговорил снова, что означало: она опять проигрывает — на этот раз, возможно, свою последнюю схватку. Она получила свободу — и что дальше? Как она ею воспользовалась? Не сумела даже сбежать. Быть свободной оказалось неуютно, страшно и больно. Не исключено, что свобода и смерть — это одно и то же.

«Ну так освободись окончательно, — сказал голос, — а то уже тошно тебя слушать. Тошно быть тобой…»

Против такого аргумента у нее не нашлось возражений. Оставалось протянуть руку и взять оружие — это если не пытаться обогнуть лежащий рядом труп, голова которого превратилась в кровавое месиво с торчавшими из мякоти зубами и осколками костей. Елизавету побудил к действию не столько внутренний голос, сколько хрип, который начал издавать один из мужчин, топтавшихся в трех шагах от нее и время от времени проверявших на прочность капот автофургона. Еще не разобравшись, кто из двоих так жутко хрипит, она всё-таки протянула руку над мертвецом и взялась за омерзительно скользкую рукоятку пистолета. Внезапно над нею кто-то взвыл, и мужчина — тот, что был без бороды и в пиджаке, — рухнул на колени совсем рядом.

Во второй раз за последние несколько секунд Елизавета увидела маску, слишком страшную даже для ночного кошмара, с выдавленными глазами и разинутым ртом, окаймленным снизу рваной бахромой — тем, что осталось от откушенной нижней губы. Бедняга не кричал только потому, что, кроме всего прочего, у него было разорвано горло. А потом на его затылок с хрустом опустился винтовочный приклад. Человек ткнулся подбородком в асфальт и распластался на нем с неестественно запрокинутой головой.

Дрожащие пальцы Елизаветы уже стерли с пистолетной рукоятки достаточно крови, чтобы рука сама стала скользкой и ладонь ощутила леденящее тепло. Оружие показалось ей тяжелым, неудобным, слишком большим для ее узкой кисти. А еще надо было навести его на цель и нажать на спуск. У нее и прежде не хватало решимости, но теперь она лишилась ее окончательно, потому что незнакомец — окровавленный и пахнущий смертью, — выплюнул что-то тошнотворно розовое, склонился над ней и ласково попросил: — Дай мне его, Малышка.

Пуля ударила его сзади. Боли не было — Господь на время обеспечил ему общую анестезию, — а сознание прояснилось на удивление быстро. Он понял: попадание в правый бок, легкое не пробито. С ребрами разберемся позже.

От удара он потерял равновесие, шагнул вперед и чуть было не наступил на Малышку. Даже сейчас, в угаре схватки, его едва ли не до слез растрогало то, что она пыталась ему помочь. Каким адом, наверное, было для нее всё это: ночное нападение, перестрелка, излучение, неудавшееся похищение, встреча со смертью лицом к лицу (или что там от лица осталось)… И тем не менее она нашла в себе силы поднять пистолет. Возможно, она даже сумела бы выстрелить во врага, защищая его, бродягу, если бы, например, оказалось, что он ранен более серьезно или если бы этот здоровенный чистоплюй в пиджаке вырубил его…

Страшно подумать, что они сделали бы с нею, попади она всё-таки к ним в плен. Но, похоже, всё обошлось. Бродяга вытер о пальто руку, испачканную в слизи, и взял пистолет из руки Малышки. Развернулся с уходом вправо, под прикрытие фургона, — как раз вовремя: чужак, который стрелял ему в спину, отработанным движением поменял обойму.

Бродяга не дал ему еще раз продырявить свое пальто, много раз спасавшее его — и не только от холода. Он выстрелил трижды, и как минимум две пули попали в цель. Чужак сполз по стеночке, а бродяга в наступившей тишине прислушался к верещавшей внутри фургона рации. Он не мог разобрать ни слова, а лезть в фургон не хотел, чтобы не оказаться в ловушке. И он имел свой резон: будь это его средство передвижения, он предусмотрел бы возможность самоликвидации на случай захвата. Кроме того, Малышка всё еще находилась в опасности — в живых оставался еще один чистоплюй.

Проще всего — не двигаться. Не обнаруживать себя. Затаиться где-нибудь поблизости от фургонов и дождаться, пока мотылек сам прилетит на свет, — но на это у бродяги уже не было времени. Он чувствовал, как намокает рубашка и липкое тепло распространяется вниз. От потери крови слабели ноги. Если Бог хотел покончить с чужаками, то бродяге следовало поторопиться.

Он погладил Малышку, сказал ей: «Подожди меня здесь», — и отправился на охоту.

61. Соня пьет лекарство

Утром, с похмелья, она долго не могла понять, куда делась сперма (по ее ощущениям — море спермы). Потом сказала себе: старушка, ты что, всё еще бредишь? Какая сперма? Ты сама в себя кончила, а это, как ни крути, высший пилотаж в безопасном сексе. Однако ее нижняя половина, похоже, приняла происходившее ночью всерьез. Натруженные места реально побаливали. Что называется, с непривычки. Ничего, подруга, всё в наших руках… а может, в наших мозгах. Главное — иметь перспективу. Перспектива длиной в двадцать пять оргазмов замаячила в Сонином воображении, сливаясь со столь же сладостным видением череды стеклянных фиалов, наполненных мутноватым шестидесятиградусным любовным зельем…

О господи, но как же ей хреново сейчас! Ровно настолько хреново, насколько хорошо было ночью, и в этой компенсации полученного удовольствия Соня при желании даже сумела бы углядеть некую высшую справедливость, но не имела такого дерьмового желания. На самогон она смотреть не могла без дрожи и всё-таки понимала: надо. Иначе будет хуже.

Вот теперь — точно лекарство. Гадкое, противное и мерзкое… Трясущейся рукой она потянулась к бутылке, в которой что-то плескалось на дне, но даже эта доза казалась ей убийственной, а о том, чтобы спуститься в подвал для полноценного «лечения», не могло быть и речи.

Ох, грехи наши тяжкие! Зажмурившись, она влила в себя пойло, которое ночью без проблем проскакивало в желудок, но утром тут же попросилось обратно. Лишь невероятным усилием воли и при помощи обеих рук Соня удержала самогон внутри страдающего организма.

Спустя несколько минут пришло облегчение. Волна просветления, растворяющая свинцовый туман, поднялась из груди в голову, и в Сониной труднодоступной, забитой шлаком памяти вдруг без приглашения, сама собой, всплыла фраза из отчета о пропавшей экспедиции: «…по радиосообщениям некоторых членов поисковой группы, они вступали в контакт с людьми, присутствия которых впоследствии ни обнаружить, ни подтвердить не удалось».

Контакт. У нее был контакт минувшей ночью, да еще какой. Всем контактам контакт. И, что интересно, именно с человеком, обнаружить или подтвердить присутствие которого ей ну никак не удавалось. Она не поленилась, совершила над собой очередное зверство и осмотрела пол возле окна и подоконник. На полу имелись подозрительные белесые пятна, но, по правде говоря, весь пол в мастерской был изрядно заляпан красками и химикалиями.

Выяснив, что жить на коленях ей сегодня особенно тяжело, Соня отказалась от дальнейших следственных действий. Не помешал бы холодный душ, но где тут получишь такую роскошь? Она ограничилась тем, что плеснула себе в лицо водой из бутылки, высунувшись из того самого окна. Глянув вниз, она подумала: ого. Не факт, что не покалечилась бы. А если неудачно упасть на этот парапетик, то можно и концы отдать. Вот потешила бы Барского… да и всю публику. «Неприемлемые воздействия», мать вашу…

Так, ну и на что она способна сегодня? Только на что-нибудь интеллектуальное, не требующее лишних телодвижений. Например, посмотреть еще разок этот дерьмовый диск — вдруг она поторопилась с выводами? Что ни говори, а о своей интуиции она по-прежнему была высокого мнения. И если интуиция попросила: взгляни, что тебе стоит, — Соня не видела причин отказываться.

Заранее тоскуя при мысли о необозримых объемах информации, которыми придется ворочать, она включила ноутбук. Пока «Windows» поднималась, Соня вспоминала, куда дела диск. Оставила внутри? Кажется, нет. И даже точно нет. Она засунула его в блокнот, между пустыми страницами. Еще, помнится, подумала: а эту фальшивку тоже можно будет слить в Интернет — как пример той херни, которую ей тут грузили под видом страшной тайны…