Истинная правда. Языки средневекового правосудия - Ольга Игоревна Тогоева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Понятию справедливой войны, его развитию у средневековых теологов и канонистов посвящена огромная литература[511], а потому нет смысла подробно останавливаться здесь на его истории. Скажу лишь, что основные положения этой теории были разработаны Блаженным Августином и Фомой Аквинским.
У Августина, пережившего в 430 г. осаду Гиппона вандалами[512], впервые прозвучала идея о том, что война сама по себе не является грехом, если ведется без жестокости и для достижения мира, дабы наказать людей недостойных и спасти добродетельных. Он также полагал, что война возможна в том случае, когда народ, начавший ее, берется устранить какую-то несправедливость, вернуть себе то, что оказалось отнято у него незаконно. Эти положения были затем восприняты Грацианом, включившим их в «Декрет» наравне с некоторыми другими идеями, заимствованными им у прочих средневековых авторов[513]. В частности, здесь впервые появилось определение справедливой войны, данное ей в свое время Исидором Севильским, – как войны освободительной или как отражения нападения врага; обоснование права ответить силой на насилие, а также права начать военные действия в случае необходимости[514]. В середине XIII в. Фома Аквинский повторил три основных, выделенных его предшественниками принципа – auctoritas principis (ведение войны под руководством высшей власти, Бога или правителя), causa justa (законное основание для начала военных действий), intentio recta (разумные намерения воюющих) – и внес в них некоторые уточнения. В частности, он считал, что в конце концов между противоборствующими силами должен быть заключен мир, а задачей любого государя является защита своего народа во имя всеобщего блага.
К XV в. в Европе существовала масса самых разнообразных сочинений, затрагивавших вопрос ведения справедливой войны. Немалое их количество было создано английскими авторами, для которых проблема обоснованности притязаний их правителей в Столетней войне оставалась крайне актуальной на протяжении XIV–XVI столетий. Особое внимание здесь уделялось тезису о том, что справедливая война является по сути своей священной, ведущейся для защиты христианской веры и восстановления высшей справедливости. Роль Божественного провидения в Столетней войне для английских авторов была первостепенной, ибо один лишь Господь мог даровать подлинную победу в сражении. С этой точки зрения особенно интересным представляется восприятие войны как аналога Божьего суда, в котором спорящими сторонами выступали французы и англичане, а победа доставалась последним, поскольку сражались они за правое дело. Свое решение Господь подтверждал всякого рода чудесами: к ним относились постоянные военные неудачи французов; голод и чума, поразившие их земли; отсутствие елея в сосуде перед коронацией Филиппа Валуа и неспособность последнего излечивать золотуху[515].
Однако очень похожие аргументы использовали в своих пропагандистских целях и сторонники дофина Карла[516]. Еще весной 1429 г. в анонимной латинской поэме появление Жанны д’Арк связывалось с поражением, которое англичане потерпят вскоре от Господа, и с близким концом войны, когда наступит мир и возвратятся любовь, милосердие и старые добрые отношения[517]. Описывая победу Девы под Орлеаном, Панкрацио Джустиниани замечал, что «это случилось потому, что в его интересах (в интересах Всевышнего. – О.Т.) было, чтобы англичане, у которых много сил, проиграли… Да пребудет Господь всемогущий, и пусть он молится за благо христиан!»[518]. О том, что деяния Жанны направляются Свыше, писала и Кристина Пизанская[519], а наиболее ясно мысль об избранности французского народа и особом отношении к нему Господа выразил в 1456 г. Матье Томассен: «Таким образом восстановление и отвоевание Франции было чудом. И пусть знает каждый, что Всевышний показывал и показывает ежедневно, что он любил и любит французское королевство и специально избрал его в качестве своего наследия, чтобы, с Божьей помощью, поддерживать и устанавливать католическую веру, а потому Господь не хочет его гибели. Но из всех знаков любви, которые Господь даровал Франции, не было другого такого же великого и чудесного, как эта Дева»[520].
Действия Жанны рассматривались в трактатах теологов и канонистов, принявших участие в процессе по ее реабилитации, в строгом соответствии с теорией справедливой войны, изложенной у Августина и Фомы Аквинского[521]. Самым кратким из всех авторов оказался, пожалуй, инквизитор Франции Жан Бреаль, ограничившийся парой цитат из трудов прославленных отцов Церкви об отсутствии жестокости и корыстных интересов в действиях того, кто ведет справедливую войну, о его стремлении к миру и подчинении высшей власти[522]. Не слишком оригинальным был и Эли де Бурдей, подробно пересказавший рассуждения Фомы Аквинского о трех основных принципах ведения справедливой войны[523]. Те же принципы кратко перечислил Мартин Берруе[524], однако он счел необходимым остановиться на причинах, которые подвигли Жанну д’Арк к участию в войне: по его мнению, она сделала это, чтобы освободить французское королевство от обрушившихся на него несчастий[525] и восстановить дофина Карла в его правах, тиранически попранных англичанами[526]. На освободительный характер войны указывали в своих трактатах Жан де Монтиньи[527] и Робер Цибуль[528]. Захватчиками называл англичан Жан Бошар, особо подчеркивая при этом, что французская героиня обращалась с ними милосердно[529]. О стремлении Жанны к непролитию крови и к скорейшему заключению мира писал также Робер Цибуль[530]. Таким образом, война, которую она вела, была направлена на достижение общественного блага[531], а она сама была избрана Господом для выполнения этой миссии[532]. В целом же все без исключения авторы признавали, что действия Жанны следовало рассматривать как абсолютно законные и полностью соответствовавшие понятию справедливости[533].
Свидетельством тому являлась победа под Орлеаном, воспринятая как чудо, как знак Свыше[534]. «Это сделано Господом», – кратко замечал Жан Жерсон в De mirabili victoria[535] и добавлял: «…ясные знаки указывали, что Царь небесный выбрал ее (Жанну. – О.Т.) в качестве своего знаменосца, дабы наказать врагов правого дела и оказать помощь его сторонникам»[536]. «В субботу… седьмого мая, милостью Господа Нашего и как по волшебству… была снята осада с крепости Турель, которую держали англичане», – писал современник событий, орлеанец Гийом Жиро[537]. «Никогда чудо, насколько я помню,
