Тропа пьяного матроса - Владимир Михайлович Гвановский

домой, в Киев. Это обозначало разлуку, о которой я так не хотел думать. Я смотрел на загорелые ноги Тони, её тонкую талию, на растрепавшиеся волосы и представлял, как мы покоряем перевал за перевалом, спим в обнимку в палатке под шум дождя, готовим на костре кашу с тушёнкой.

Мы вошли в главный корпус с первыми каплями дождя — гроза шла за нами по пятам, но не догнала. На веранде, перекрикивая раскаты грома, перед скаутами выступал Джек, малиновый от ярости — случилась какая-то очередная скверная история. На стуле рядом с ним я заметил красивую бутылку с импортным алкоголем и несколько пачек Davidoff. Оказалось, что англичане раскрыли преступление: вожатая Оксана пронесла в своём рюкзаке для Андрея и Шурика ром, сигареты. Троицу выследил лично Джек — когда они за корпусом разливали ром в украденные из столовой гранёные стаканы. Оксану завтра отвезут в Севастополь и лишат летней зарплаты. Андрей и Шурик до конца смены не смогут ходить в Форос, купаться в море, в Киеве будет поднят вопрос об их отчислении из английской школы. Все трое, поникшие и бледные, сидели рядом — одна двадцатилетняя и двое шестнадцатилетних. Заметив мой взгляд, Шурик зловеще прищурился, а потом подмигнул мне: он явно вынашивал план мести.

Наступил последний день перед отъездом. Я сидел на деревянных ступеньках domika и курил. Размышлял о мире, в который вернусь через несколько дней. Опять учёба и любимое общежитие. Снимать квартиру даже на пару с другом — нет, невозможно, слишком дорого. Максимум комната в квартире с бабушкой. Я представил, как Тоня приезжает, радостная, ко мне из Киева, идёт в ванную мыться, а бабушка слушает, сколько она тратит воды. Гадость какая-то. В прошлом году я на время съехал из общаги и жил в районе Седьмой горбольницы, с бабушкой мне повезло. Она становилась под дверью моей комнаты и слушала, как я играл на гитаре. Бабуля говорила: «Вадик, гитара… как будто плачет». Соседнюю комнату у бабы Нади снимала неженатая пара, уже семь лет. По выходным ребята разъезжались к своим родителям — она в Саки, он — в Ялту, но раз в две недели девушка оставалась на выходных одна, и тогда я слышал, как она ревёт.

Сигарета догорала, я зажёг от неё следующую. Ладно. Я могу честно сказать Тоне про свои перспективы. Про учёбу на бюджете, которую нужно будет отрабатывать три года в сельской школе. Можно, конечно, иногда ездить в Киев, можно звонить. Тоня явно из состоятельной семьи. И я, у которого богатство — косуха, гитара и стопка кассет. Ни квартиры, ни машины, ни даже банковской карты. Но есть мечты: собрать группу, записать отличный рок-альбом, сыграть концерт перед стадионом. Как всё это соединить? Поставить бы всё на паузу и остаться с ней здесь, в domike, в этом августе. Мы бы утром ходили на море, а после обеда я бы курил и писал новые песни. А за забором остались бы все эти шакалы, лоси, бараны. Ну и пусть пялятся — мы бы сидели тут в обнимку, счастливые.

Я закинул очередной окурок в пустую бутылку из-под пива и вдруг увидел, как по тропинке ко мне с радостной улыбкой поднималась Тоня.

— Уже собралась, — сообщила она, — и буду теперь с тобой.

Я усадил её на колени, и мы долго целовались.

— Мне сегодня приснилось, — начал я, — что мы с тобой живём в маленьком городке недалеко от Сан-Франциско — снимаем квартиру над ковбойским салуном, на втором этаже дощатого дома. В тех местах, несмотря на жару, мужчины ходят в кожаных штанах, жилетках и узконосых рокерских казаках. А женщины и девушки гуляют совершенно обнажёнными, только на ногах — высокие сапожки, на бёдрах — золотая цепочка с кулоном, в кулоне — яд. Но девушек никто не обижает, потому что почти все мужчины в городке — геи. Ход в нашу квартирку один — через металлический шест, который расположен над барной стойкой, вместо двери — железный люк в полу квартиры. Каждое утро мы спускаемся в салун завтракать: я спрыгиваю через люк первым, потом по шесту легко соскальзываешь ты, одетая по последней местной моде, и на твоём плече — огромный ручной осьминог. Я беру тебя на руки, целую волосы и несу к деревянному столику на веранде, где уже дымятся две чашки с крепким кофе, а геи, пьющие бурбон со льдом за стойкой, удивлённо смотрят на нас.

Тоня зарумянилась:

— Я бы не отказалась так пожить с тобой. И, наверно, даже местную моду бы поддержала. А потом мы поехали бы дальше, в новые невероятные страны, где люди живут и думают иначе, чем мы.

Она взяла меня за плечи:

— Ты так вкусно рассказал мне про каркаде, а мы его так ни разу не пили. Разъедемся, а вместе чаю не попьём… Купила сегодня. Я пойду, заварю.

Зашла в домик, а я всё сидел на ступеньках, опустив голову.

— Ну где же ты, Вадик? Чай готов.

Тоня вынесла на крыльцо две дымящиеся чашки и присела рядом со мной на горячие ступеньки.

— Не знаю, как ты переносишь эту жару. Лично я теперь буду ходить, как женщины из твоего сна, — шепнула девушка и сняла через голову платье в горошек.

— Похоже, я сделал из тебя нудистку, — присвистнул я, — давай-ка мы зайдём в дом, пока все вожатые не сбежались пялиться на твою красоту.

Я взял Тоню за руку и завёл в комнату, отодвинув серую рваную занавеску в дверном проёме, служившую москитной сеткой. Мы присели у открытой двери на сброшенные с кровати подушки.

— Вадик, я подумала — мы можем попробовать, если хочешь, — сказала девушка еле слышно.

Меня как будто ударило током, но я не подал виду, и обнял её. Принёс постель, разделся, мы легли и смотрели друг на друга.

— Тоня, я очень хочу тебя. Но я не могу так поступить. Нужно, чтобы у нас были дни впереди.

— Я согласна, сейчас не тот момент, — тихо ответила она, — давай потом. Но знай, что я готова.

И поцеловала меня.

Вдруг снаружи раздались голоса. Тоня прикрылась простынкой, я же не стал одеваться, встал и отодвинул занавеску. За ней