Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

– Ты что же, подлая! – заорал он на перепуганную кухарку. – Мои скатерти в обжорку Столбову продаешь!

– Смилуйся, барин! Дочка им стирает! На чердаке и твои скатерти висят, и его. Можешь сам поглядеть.

– Где мои скатерти висят, его онучам не место. Пойдем, покажешь!

Кухмистер с кухаркой пошли наверх, и у лестницы на чердак столкнулись с плотником, спускавшимся сверху. Через плечо у него был плотницкий ящик с инструментами, за поясом топор. Кухмистеру он сразу показался подозрительным, Петр Емельянович даже в ящик незаметно заглянул, пропуская мимо себя – не унес ли тот парочку его скатертей. Плотник нарочито почтительно снял шапку и скоро проследовал вниз. Убедившись, что скатерти все на месте и висят в лучшем месте, кухмистер возвратился домой, предварительно пообещав наказать кухарку, если она еще упрет что-нибудь с кухни без спросу.

– Василиска, ты плотника видала, который в дом Балашовой сейчас заходил? – спросил он у дочери, сидевшей у окна, подперев голову кулаком.

– Вот, мы его даже в тетрадку записали, – ответила за сестру Глафира. – Едва вы, папенька, отсюда с эдакими непечатными выражениями убежали, он с товарищем к дому пришел, и товарищ этот что-то ему тут на рельсах рассказывал, руками махал, на окна варакутинские указывал… А потом пошел дворнику зубы заговаривать, пока второй незаметно в дверь – шасть. Он до сих пор там. А этот второй так с дворником и разговаривает.

– Так он не выходил?

Кухмистер глянул в окно и увидел рядом с дворником другого плотника.

– Пиши, пиши, Глашка, – сказал он. – Это жениху твоему очень интересно может быть. Плотник-то он не настоящий. Нешто у меня на кухне ржавые ножи могут быть. А у него струмент в ящике ржою покрыт…

– А что, Артемий Иваныч сейчас придет? – оживилась Глафира.

– Обещался судок вернуть, – ответил Петр Емельянович. – К тому же я приглашения напечатал, пора уже рассылать, а еще генерал на свадьбу не выбран. Может, их превосходительство кого пригласят…

– Ты бы, Петр Емельянович, не торопил бы так, неприлично. Я вот заметила, как их превосходительство головой покачивает неодобрительно.

– Знаем мы, чего они головой качают, – самодовольно ответил кухмистер. – Тут все на мази. Только ты, Ивановна, языком-то не шевели, не испорть все. Нам все поскорее надо, чтоб не прознали, а то козню какую-нибудь непременно учинят, в газеты опять гадость какую про нас пропечатают… Да и служба у Артемия Иваныча вон какая опасная. Помнишь, как позавчера нигилисты само его превосходительство чуть у нас на глазах не убили? Артемию Ивановичу до назначенной даты еще девять дней прожить надо – тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… – Петр Емельянович перекрестился. – Лучше поспешить, уж лучше вдовой быть, чем в девках. Да и пенсию ей назначат, поди, немалую.

– Я не хочу вдовой! – начала подвывать Глафира.

– Потом моя очередь замуж будет! – торжествующе сказала Василиса.

– Цыц, дуры! Вон, они уже на извощике приехали! Бритые! Глашка, вся рожа в варенье! Ивановна, дай ей по лбу, чего она глаза вылупила!

Кухмистер поплевал на руки, пригладил пробор перед зеркалом и поспешил в переднюю открывать дверь, на ходу влезая в рукава сюртука.

– Что с вами, ваше превосходительство? – послышался его удивленный голос.

– Заговорщики опять пытались зарубить, – ответил поляк.

– Кабы не ваш судок, папаша, быть бы его превосходительству покойничком, тут к бабке не ходи. Примите свое имущество, пострадавшее за царя и Отечество. – Артемий Иванович протянул будущему тестю судок с рассеченным шелковым чехлом, в прорехе которого поблескивал помятый мельхиоровый бок.

– Что же это, никак саблей вам шубу-то прорубили? – сказал Лукич, поднявшийся наверх, чтобы помочь важным господам снять верхнюю одежду и доложить о сегодняшних наблюдениях. – Али топором? Вон, кровищи-то сколько за подкладку натекло.

– Не такая большая ценность – жизнь его превосходительства по сравнению с августейшей жизнью нашего Государя, – сказал, обидевшись, Артемий Иванович. Все жалели поляка, а его, живого героя, словно не замечали! А кухмистер даже поморщился, забирая из рук будущего зятя покалеченный судок!

– Проходите же скорее к столу, уж все готово! – суетливо сказала Агриппина Ивановна. – Водочки откушать? Или вам по болезненности нельзя?

– Можно, – сказал поляк.

– До завтрева нам генерал Черевин велел персонально от вас за домом понаблюдать.

– Через что же это вы, Артемий Иванович, солидности мужской на лице лишились? – со скрытой издевкой спросила Василиса. – Раньше-то вы положительней были…

– Молчи, дура! – окрысился на дочь кухмистер. – Не встревай, коли Бог ума не дал. Вот его превосходительству бакенбарды даже больше бороды идут, вылитый император австрийский!

– А что у нас в доме напротив? – перевел разговор поляк.

– Крутились около балашовского дома плотников двое подозрительных, – за дочерей ответил кухмистер. – Я к кухарке ходил, прописать ей ижицы малую толику, – копыто свиное без спросу стащила, анафема, – и встретил одного спускающимся с чердака. Инструмент у него ржавый в ящике, так что никакой он и не плотник.

– А второй дворника отвлекал в это время! – встряла Глафира.

– Известное дело, – подал из прихожей голос Лукич. – Один отвлекает, а второй в это время по чердакам шарит. Мазурики! Я этого второго уж видал разок прежде, он в ту субботу целый день у Балашихи в доме пробыл. А этот, который в дом пошел, так из него и не вышел. Где-то сидит. Должно быть, ночи дожидается. Чего украдет, а утром его подельник опять дворника отвлечет – вот он с краденым и смоется.

– А у сапожника на чердаке опять нечисть выла, – доложила Василиса.

– Черт с нею, с нечистью. Надо бы этого плотника поймать. – Поляк встал, поморщившись от боли в спине, и кивнул Артемию Ивановичу. – Пошли.

Они ушли, но очень скоро вернулись.

– Уехал уже ваш плотник, – сказал поляк. – На нашем извощике. Пока вы тут в прихожей нас встречали. Пожалуй, надо выпить!

– Что ж только выпить? – забеспокоилась Агриппина Ивановна. – У нас и закуска готова! А какое жаркое у Петра Емельяновича получилось!

– Опишите-ка нам этих плотников, – сказал Фаберовский, когда они плотно пообедали и изрядно выпили.

– Они промеж себя похожие, – сказала Агриппина Ивановна, с умилением глядя на своего будущего зятя, отставившего в сторону тарелку с обглоданными костями и вытиравшего жирные пальцы о салфетку.

– Точно так, – согласился кухмистер и тоже взглянул на Артемия Ивановича. – Как пара рябчиков.

– Хоть одного тогда опишите, – попросил поляк.

– Брюнет, – сказала Василиса. – Но неинтересный. И борода дикая.

– Понятно, – удовлетворенно рыгнул Артемий Иванович. – А вы что скажете, папаша?

– Чернявый – это точно. А мордой, точно, осетр. Но не то, чтобы белуга, а стерлядкой, скорее, только с бородой.

– Стерлядка с бородой – это же Пушкин, только наголо бритый! – воскликнул Артемий Иванович. – Агриппина Ивановна, несите-ка нам стерлядку, портрет будем делать. Да водочки побольше, в графинчике уже кончилась. А что ж вы, папаша, портрет свой не закажете?

Артемий Иванович откинулся на спинку дивана и оглядел стены, на которых были одни фотографии и ни единого портрета. Принятая пища давила на грудобрюшную преграду, словно говорила: я здесь пока полежу, доколь внизу место не освободится.

– Да дорого выходит, дорогой Артемий Иванович. Обратился я было к Бруням, так они такую цену заломили – впору самому за кисть браться!

– А хотите, папаша, я лично ваш портрет напишу? А что, я могу! Моей работы портреты Государя даже в Якутске известны!

– Пан Артемий! – забеспокоился Фаберовский, видя, как шлея медленно сползает под хвост Артемию Ивановичу.

– А что? – приосанился тот. – И генерала Черевина я портрет напишу! Мы его вообще на свадьбу пригласим!

– Вы, папаша, только приглашение ему солидное изготовьте, – сказал Фаберовский кухмистеру.

– На ловца и зверь бежит! – Петр Емельянович вскочил, подбежал к бюро и суетливо стал рыться в его ящиках. – Погодите, погодите, – бормотал он. – У меня на такой случай особые приглашения отпечатаны…

– Да чего вы там роетесь, как в сору, – прикрикнул на него поляк. – Несите все сюда.

Смущаясь и краснея, кухмистер выложил перед Фаберовским тонкую стопочку приглашений, отпечатанных на муаровой с золотым обрезом бумаге и золотыми же буквами.

– Ваше превосходительство, имеем честь… – прочитал начало поляк.

– Это приглашение – вам, – угодливо согнулся кухмистер. – А следующее – как раз генералу Черевину сойдет.

– А это что за «Ваше сиятельство»?

– Изволите видеть, это я… Я же думал: а вдруг вы соблаговолите какого-нибудь приятеля своего пригласить…

– Папаша, сей же час несите холст! – объявил Артемий Иванович. – И стерлядку с бородой. А если не хотите ваш портрет – я буду с мамаши голой античную Афродиту в раковине рисовать.