Английская болезнь - Билл Буфорд

Суд длился два дня. Утром первого дня едва не подрались Мартин с Диджеем: Мартин назвал Диджея «мудаком», Диджей Мартина – «ублюдком». Днем обмен ударами все-таки состоялся, после чего Диджей остался с разбитой губой и испорченным костюмом от Valentino. К вечеру они сидели уже в разных клетках, а не одной, как раньше. На следующий день, во время перекрестного допроса Эндрю Кросса, я заметил синяки на его шее. Кто-то пытался его задушить.

Потом объявили перерыв на обед, и обе команды – миссис Диджей и Мишель – пошли искать, где бы перекусить. Обычно команды старались держаться друг друга подальше, но иногда им приходилось быть вместе, каких бы усилий им это ни стоило. А стоило им это очень больших усилий. Диджей-старший, например, просто не выносил общества друзей своего брата. Накануне он отказался пожать руку Роберту, а когда опоздал на ужин, обнаружил, что осталось только одно место – между Робертом и Джимом. Тогда Диджей-старший попросил Роберта, как меньшего из двух по размеру, отодвинуть свой стул как можно дальше. Это была не самая вежливая просьба, и выполнена она была не в самой вежливой манере.

«Эй ты, как там тебя?», – спросил Диджей-старший.

«Роберт».

«Роджер?», – спросил Диджей-старший. «Прости, я не расслышал».

«Роберт».

«Ах да, Роберт. Извини. Я так давно живу в Америке, что мне трудно понимать твое произношение. Роберт. Да, я понял. Я забыл: как давно, ты говорил, ты знаешь моего брата?«

«Я об этом не говорил».

«Да? Ну ладно, так давно ты его знаешь?«

«Пять лет».

«Пять лет? Ты знаком с моим братом пять лет? Интересненько. Слушай – извини, я опять забыл, как тебя зовут?«

«Роберт».

«Ах, ну да, правильно. Извини, это, наверное, из-за резкой смены часовых поясов. Мне приходится много ездить по миру, но к этому я так и не привык. Слушай, Роберт, не мог бы отодвинуть от меня свой стул? Мне воздуха не хватает».

Роберт встал и пересел на другое место.

Диджей-старший обернулся ко мне и сказал: «Знаешь, Билл, это очень странно, но с тех пор как я переехал в Америку, я встретил больше англичан, чем встречал раньше, когда жил в Британии. Забавно. В Америке я познакомился с людьми из Ист-Эктона, Хэкни, даже из Ромфорда».

Когда дошел черед до заказа, Джим с Робертом не смогли разобраться с меню, и Диджею-старшему пришлось объяснять им, что такое «каламари» и «муссака». Джим с Робертом пришли к выводу, что не голодны (на самом деле это Джим пришел к такому выводу, а Роберт понял это уже после него), и заказали кока-колу лайт (точнее, Джим заказал, а потом уже Роберт решил, что тоже бы не отказался). В ходе обеда Диджей-старший еще один раз обратился к Роберту. Он снова сказал, что плохо понимает его произношение, и снова попросил напомнить, как его зовут.

Тем временем миссис Диджей была очень расстроена, что Джим, а значит и Роберт, взяли себе только по кока-коле лайт. Она сказала им об этом, но это не помогло. Она сказала, что заплатит за еду – и за пиво – но и это не оказало должного действия.

«Лучше всего на этом острове кормят», – сказала она, обращаясь почему-то ко мне, – «в „Алексис“. Она уже и раньше несколько раз упоминала „Алексис“ и даже сказала, что если я останусь здесь до пятницы, она закажет там для меня ужин.

«Джим», – спросила вдруг она, – «вы лобстеров любите?«

«Не ел ни разу», – ответил Джим.

«Ну ладно, неважно. Тогда я попрошу приготовить для вас что-нибудь особенное. Я попрошу их положить рыбу в масло и обжарить. Будет как рыба с картошкой. Вы ведь любите рыбу с картошкой, да?«

Джим согласился, что любит рыбу с картошкой.

Диджея освободили из-под стражи; вместе с Мартином Рошем его приговорили к штрафу в 2000 фунтов и восемнадцати месяцам условно, причем девять месяцев они уже отсидели: то есть их не признали ни виновными, ни невиновными. Их подельник Эндрю Кросс в конце концов взялся за ум и пошел на попятную. Он вообще, сказал он, никогда раньше не встречался ни с Рошем, ни с Диджеем, хотя он и согласен с судьей, что это довольно странно – что в одно и то же время на острове Родос находились два человека из Ромфорда. Эндрю Кросс, как и Рош, жил в Ромфорде. И также он согласен с судьей, что то, что Диджей живет всего лишь в двух милях от Ромфорда – тоже довольно странно. Кросс извинился перед судом, что оклеветал этих ни в чем не повинных жителей Ромфорда и окрестностей; дело в том, что он был в состоянии аффекта. Он занимался подделкой денег в одиночку.

А как же бумажник, найденный на улице под окнами номера, где жили Мартин Рош и Диджей?

Кросс понятия не имеет, откуда он взялся.

Кросса признали виновным и приговорили к трем годам заключения. Все единодушно пришли к выводу, что он странный, опасный и заслуживающий наказания человек.

Как только Диджей оказался на свободе, он сразу же удалился в номер Мишель с ее отцом, мной и Робертом. Это не понравилось второй команде, и были предприняты попытки изменить соотношение сил. Сначала Диджей-старший и невестка Диджея, держась за руки, нанесли нам визит, но недовольство столь явно читалось на лице Диджея-старшего, что им быстро пришлось последовать восвояси. Потом к нам по просьбе самой миссис Диджей пришел портье. Помощь портье потребовалась потому, что телефон был все время занят: полчаса назад выйдя из тюрьмы, Диджей уже разговаривал с Лондоном. Он снова вернулся к своим делам; он снова погрузился в свой бизнес.

Внезапно я ощутил непреодолимое желание уйти оттуда. Это было вроде аллергической реакции: казалось, весь мой организм кричит – это не твой мир, тебе в нем нечего делать. Диджей делился со мной своими соображениями, но мне это не было нужно. Он рассказывал мне что-то, но мне не было интересно. Роль Диджея в моей книге мне и так видилась проблематичной – мне он слишком сильно нравился, чтобы о нем писать – а теперь, когда Джим стоял на балконе и, перегнувшись через перила, разглядывал свои руки, и то же самое делал Роберт, я снова почувствовал, что копаюсь в своих газетных вырезках. Что я буду делать со всем тем, что он мне рассказывает? Зачем вообще он мне все это рассказывает. Я хотел уйти. Я достиг какого-то предела.

Я извинился – мне срочно нужно позвонить – и пошел к себе в комнату.

В номере я сел на кровать. Я хотел улететь немедленно, но билет был на завтрашний рейс. Сегодня вечером – праздничный ужин в «Алексис».

Неужели я не проживу без этого ужина, спросил я себя? Конечно, проживу.

Я позвонил в аэропорт. Последний самолет улетал через час. Успею ли я на него?

Диджей не был плохим человеком. Он не откусывал людям глазные яблоки; не имел привычки пускать в ход нож, по крайней мере, насколько мне известно; его не интересовало убийство. Насилие такого плана было не в его вкусе. В нем самом не было ничего такого, что могло бы заставить меня улететь. Мне просто-напросто надоело. Я знал, что мое решение покинуть остров – правильно, что больше я не вынес бы там ни минуты, хотя и не знаю толком, почему.

Когда речь идет о причинах насилия, есть два подхода: рассматривать насилие как некий феномен нашего времени, и как нечто, доставшееся нам в наследство от прошлого. Или насилие является характерной чертой современности (урбанизация, атеизм, крушение семейных ценностей, недостатки воспитания), или насилие ничем не отличается от того, что было вчера: насилие всегда присутствует в той или иной форме. Первый подход, отчасти сентиментальный – ностальгия по золотому веку – особенно живуч именно в Британии, потому что восприятие британцами самих себя как благовоспитанной, законопослушной нации пустило здесь могучие корни. Второй подход – более современный, «модерновый»; его сторонники считают, что насилие всегда имеет под собой одну и ту же почву: социологическую, биологическую, физиологическую, но всегда не поддающуюся контролю со стороны человека. Согласно этой точке зрения в Англии всегда было насилие, особенно среди рабочего класса, а футбольное насилие существовало с того самого момента, когда появился футбол.

Но я чувствовал, что истина не так проста и не так категорична. Насилие – это не «наследие прошлого» и не «феномен современности»; это и «наследие», и «феномен». Не или-или, а и то, и другое.

Мне кажется верной еще одна современная теория, и в своей книге я постарался ее доказать: что толпа живет в каждом из нас. Не то чтобы это инстикнт или какая-то необходимость – скорее мы ценим толпу за ее притягательность, за возможность удовлетворить наши темные желания.

Но верно и то, что общество все время меняется – и политически, и экономически – и что современный рабочий класс, по крайней мере последние два его поколения, вовсе не испытывают такой уж тяги к насилию.

Ну, не испытывают, и я потратил – даром? – три года, чтобы убедиться в этом. Я тратил время не только на Джона Джонстона и его друзей из «Миллуолла» или Тома Мелоди и парней из Кройдона. Я общался с людьми из Лидса, Северного Лондона, Западного Лондона, Ридинга, и если я о них ничего здесь не написал, то только потому, что их рассказы показались мне такими же, как и все остальные. Мой сосед по студенческому городку собирал статьи о насилии – у него их была целая коробка. Другой собирал видеозаписи. На соседней улице жил парень, однажды перевернувший трейлер с гамбургерами, и устроивший пожар прямо на трибуне во время матча с «Лидсом». Я тратил время, очень много времени, на всех них, чтобы узнать что-нибудь новое. Но не узнал. В конце концов я понял, что не узнаю ничего нового и от Диджея. И я оставил свои попытки.