Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только - Наталия Петровна Таньшина

class="p1">В 1871 году, то есть в год Франко-прусской войны, французский философ Эрнест Ренан (1823–1892) записал свои собственные апокалиптические страхи: «Славяне, подобно дракону Апокалипсиса, чей хвост сметает за собой треть небесных звезд, когда-нибудь притащат за собой стада Средней Азии, древних подданных Чингисхана и Тамерлана <…> Вообразите, что за груз обрушится на всемирную чашу весов, когда Богемия, Моравия, Хорватия, Сербия, все славянское население Оттоманской империи сгрудится вокруг огромного московитского сгустка».

Но если либералы в целом были вполне оптимистичны по отношению к постреформенной России и даже возлагали на нее надежды, то мыслители левого направления таких иллюзий не испытывали. Как отмечает С. Г. Кара-Мурза, представление о России как об азиатской империи, стремящейся покорить Европу, «примитивный миф, но он был оживлен в конце ХIХ века практически без изменений». И это наглядно проявилось в публицистике Фридриха Энгельса.

В декабре 1889 – феврале 1890 года по просьбе участников первой русской марксистской группы «Освобождение труда» Энгельс написал статью «Внешняя политика русского царизма». Это были годы непростых российско-германских отношений и канун заключения русско-французского союза, однако позиция Энгельса объясняется, на мой взгляд, не хитросплетениями внешней политики Германской империи, а устойчивым негативным восприятием России.

Русскую дипломатию Энгельс характеризует как «своего рода современный орден иезуитов, достаточно мощный, чтобы преодолеть в случае необходимости даже царские прихоти и коррупцию в своей собственной среде». В этом плане Энгельс идет вслед за Мишле, отмечавшим, что российские «послы, дипломаты, наблюдатели и шпионы разного звания и обоего пола – все они составляют единое сообщество, исповедующее нечто вроде политического иезуитства».

В целом же в этой статье Энгельс развивает стереотипы и мифы о России, сформировавшиеся столетия назад. Геополитические условия в конце XIX века изменились, изменились Европа и сама Россия, а взгляд на нее – нет. Россия и ее внешняя политика представляются статичными и вечными.

Рассуждая о постпетровской эпохе, особый акцент Энгельс делает на стремлении России овладеть Константинополем: «Царьград в качестве третьей российской столицы, наряду с Москвой и Петербургом, – это означало бы, однако, не только духовное господство над восточно-христианским миром, это было бы также решающим этапом к установлению господства над Европой. Это означало бы безраздельное господство над Черным морем, Малой Азией, Балканским полуостровом».

Такова цель России, подчеркивает Энгельс, и в конце XIX века. Он опасается, что европейские государства, страшась революционных потрясений, однажды сами «охотно швырнут» российскому государю «Константинополь, Босфор, Дарданеллы и все, что он только потребует, лишь бы он защитил их от революции».

В панславизме, именуемом Энгельсом «нелепым антиисторическим движением, поставившим себе целью ни много ни мало как подчинить цивилизованный Запад варварскому Востоку, город – деревне, торговлю, промышленность, духовную культуру – примитивному земледелию славян-крепостных», он также усматривает стремление России подчинить себе всю Европу. В каждом шаге России он обнаруживает «претензию рассматривать всю Европу как достояние славянского племени и, в особенности, единственно энергичной части его – русских <…> той империи, которая за последние 150 лет ни разу не теряла своей территории, но всегда расширяла ее с каждой <…> войной».

Поэтому спасение от господства России Энгельс, как и его предшественники, видит в революции, но уже в самой России: «Таковы те обстоятельства, в силу которых Западная Европа вообще и западноевропейская рабочая партия в особенности заинтересованы, весьма глубоко заинтересованы, в победе русской революционной партии и в свержении царского абсолютизма». Ведь если в России разразится революция, то у власти не будет «ни времени, ни желания заниматься такими ребяческими затеями, как завоевание Константинополя, Индии и мирового господства».

Как видим, в своей работе Энгельс развивает классические мифы о «русской угрозе» и стремлении России подчинить себе весь мир, а революция в нашей стране представляется ему способом ее ослабления и превращения во второстепенную державу. Собственно, об этом писали разные авторы задолго до него, но теперь его идеи были взяты на вооружение в самой России.

Концепция культурного градиента и «Империя царей и русские» Анатоля Леруа-Болье: новый взгляд или смягчение старых мифов?

Если политики левого направления не испытывали к России никаких симпатий, то в целом в конце XIX века европейский взгляд на Россию меняется. Меняется и сама Россия. Великие реформы, отмена крепостного права – все это заметно преобразило нашу страну. Но не настолько, чтобы кардинально изменить европейский взгляд. Тем более что и крепостное право европейцы далеко не всегда критиковали в России. Что же произошло? Изменилась международная ситуация, расстановка сил. Франция потерпела сокрушительное и унизительное поражение в войне с германскими государствами под эгидой Пруссии, уже объединенная Германия запугивает Францию военными тревогами, в Европе формируется блоковая система. Франция, униженная и оскорбленная, жизненно нуждается в поддержке и помощи России. И рациональные французы смогли пересмотреть свой взгляд на нее и приспособить его к обстоятельствам. Впоследствии такой подход получил название концепции «культурного градиента».

Технический термин «градиент» (вектор движения, направленного вниз по склону; постепенный спуск) применительно к культурной и интеллектуальной истории означает, что цивилизация распространяется с Запада на Восток от своего основного очага, расположенного между Парижем и Лондоном, по мере того как становятся цивилизованными народы Центральной, затем Восточной Европы и, наконец, России. Россия в этом континууме является крайней восточной точкой, «арьергардом Европы» в самом низу «склона».

У истоков такого взгляда на Россию стоял французский социолог и журналист Анатоль Леруа-Болье (1842–1912). Его труды, прежде всего трехтомную книгу «Империя царей и русские», публиковавшуюся в 1881, 1882 и 1889 годах, как в зарубежной, так и в отечественной историографии считают идейной основой франко-русского союза, а его самого именуют французским славянофилом, исследователем, открывшим новый взгляд на Россию и сформировавшим новое направление в россике.

Однако столь ли кардинально идеи Леруа-Болье отличаются от взглядов его предшественников? Действительно ли его книга содержит абсолютно новаторский взгляд на Россию и русских и именно ли это обусловило ее популярность?

Если сравнить труд Леруа-Болье с предшествующей традицией, то, на мой взгляд, разрыв с ней не столь значителен. Ведь и сам автор в предисловии к своей книге указывал, что опирался на работы своих предшественников или авторов, писавших параллельно с ним. Кроме того, его взгляды формировались под влиянием идей А. Токвиля, И. Тэна и Ж. Мишле. Многие из этих авторов вовсе не симпатизировали России, взять того же конъюнктурного русофоба Леузон Ле Дюка или А. Токвиля с его противопоставлением России и Америки, не говоря уже о Ж. Мишле. Даже стремясь к объективному и независимому взгляду, Леруа-Болье не мог не испытывать влияния прочитанного, и это отчетливо проявляется на страницах его