Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только - Наталия Петровна Таньшина

природная, в самом низшем, глубоко материальном смысле слова, которая принижает человека и затягивает его на дно. Мало труда, никакой предусмотрительности, никакой заботы о будущем. Женщина и община – вот две силы, помогающие жить мужчине. Чем плодовитее женщина, тем щедрее община. Физическая любовь, и водка, и непрестанное рождение детей, которые тотчас умирают, после чего родители немедленно зачинают следующих, – вот жизнь крепостного крестьянина».

Мишле сравнивает общины сербов и черногорцев с русской общиной. Если первые для него – пример героической борьбы тех, «кто защищает Европу от варваров и стоит в авангарде борцов за свободу» (историк имеет в виду сербов и черногорцев, боровшихся с Османской империей), то российский коммунизм совсем иной, противоположный: «Как далеко до него другому коммунизму – бессознательному, врожденному, праздному, в котором пребывают, словно в спячке, все те, кто привык жить стаей, в ком еще не проснулся индивид». Русские, по словам Мишле, живут как «моллюски на дне морском; так живут многие дикие племена на далеких островах; поднимемся ступенькой выше, и мы увидим, что точно так же живет беспечный русский крестьянин. Он спит в лоне общины, как дитя в утробе матери».

Семья в России – не семья: «Разве жена здесь принадлежит мужу? Нет, прежде всего она принадлежит помещику. Она рожает ребенка – как знать, от кого?» В России и община – не община: «С первого взгляда может показаться, что перед нами маленькая патриархальная республика, в которой царит свобода. Но присмотритесь внимательнее, и вы поймете, что перед вами всего-навсего жалкие рабы, которые вольны лишь делить между собой тяготы рабского труда».

В общине – зародыш смерти и бесплодности. Человек, без всякого чувства ответственности опирающийся на общину, будто остается в детском состоянии. Русские в ужасе от собственности. Те, кто становятся собственниками, быстро возвращаются к общине. Собственник разоряется; общинник не может разориться, потому что у него ничего нет. Свободным крестьянам еще тяжелее, поэтому никто не стремится к свободе.

Помещик – вроде бы отец крестьянам, но на деле – жестокий царек, управляющий своей деревней еще более деспотично, чем император из Петербурга – всей страной. Правительство хуже любого барина и состоит из самых лживых людей, какие только встречаются в империи лжи. Оно именует себя русским, по сути же остается немецким. Не знающие российской жизни, чуждые русским нравам и русскому духу, всегда готовые надругаться над кротким и легкомысленным русским народом, извратить его исконные похвальные свойства. Церковь только называется церковью, являясь частью государственной машины. Священник – не кто иной, как чиновник. Вот церковь, в которой все от материи и ничего – от духа. Император – «самый лживый из всех лживых русских, верховный лгун, царящий над всеми прочими лгунами».

Итак, ложь в России – абсолютно во всем: «Ложь – в общине, которую следовало бы назвать мнимой общиной. Ложь – в помещике, священнике и царе. Крещендо обманов, мнимостей, иллюзий!» Ложь – основа внешней политики России и ее оружие против Европы.

Россия – «царство фасадов», иллюзия и обман, и император это прекрасно знает: «Каждый день император убеждается, что его громадная власть – не более чем иллюзия, что его могущество – не что иное, как бессилие; жизнь напоминает ему об этом безжалостно и едва ли не насмешливо <…> Земного бога обманывают, обворовывают, осмеивают и оскорбляют!» Однако, отмечает Мишле, «постоянства нет даже в обмане <…> Так живет эта непостоянная держава».

Главный же вывод Мишле таков: «Восхитительно точное определение было дано России, этой разрушительной силе, этому ледяному яду, который она медленно разносила и который ослабляет жизненные силы, парализует будущие жертвы, лишая их всякой защиты: “Россия – это холера”».

По окончании Крымской войны ожидаемого сближения между Россией и Францией не состоялось и антирусскую волну в очередной раз спровоцировал польский вопрос. Под впечатлением от Январского восстания 1863 года в Варшаве Мишле написал сборник статей под названием «Мученица Польша». В этих текстах он чуть смягчает прежний взгляд, называя главной чертой русской души страдание, а главным признаком русского человека – «разбитое сердце».

Однако по отношению к России как таковой его позиция не меняется. Если Польше Мишле предсказывает великое будущее, то будущее России, по его словам, – это смерть: «Жестокий Петр Великий создал империю, убив нацию». Россия – это не только смерть, это еще и бесконечный террор, а император Николай I, убеждает читателя Мишле, возомнил себя Иваном Грозным. Более того, по мнению историка, Россия постоянно живет «в 1793 году», и он подразумевает здесь якобинский террор в годы Французской революции: «Россия может убить за один взгляд. Несчастье тому, кто видит!» – и снова возвращается к своему диагнозу, поставленному России: «Россия – это холера». Но теперь у него появляется еще один образ: Россия – это людоед, желающий поглотить всю Европу.

При этом Россия, по словам Мишле, остается неизменной, перемены в личности правителя ничего не меняют, система остается той же, как и просчитанная жестокость народа: «Слепой, дикий, необузданный, он грабит, убивает, сжигает. Таким он был во время бесчинств в Варшаве, таким он был в марте 1863 года. Если там и был какой-нибудь благородный офицер, в целом это ничего не меняет». Но дальше историк, точнее, публицист Мишле ставит вопрос о военной силе России и делает не отличающийся новизной вывод о том, что Россия – это колосс на глиняных ногах: «Никакой серьезной армии или администрации не существует», – подчеркивает он и приводит в качестве примера неслаженные действия русской администрации в годы Крымской войны.

Набирающий силу панславизм он также оценивает скептично, подчеркивая, что «из России, из ее византийско-монгольского Кремля, хотели сделать святую из святых славянского мира», а саму идею панславизма он именует смешной: «Какая смешная идея, подчинить высшие племена этой великой расы (поляков, сербов, богемцев и т. д.), эти поэтические страны, овеянные в Европе такой славой, финно-татарскому племени, у которого славянская кровь (под монголами и немцами) отчаянно разбавлена!» По словам Мишле, все славянские народы, с которыми соприкасается Россия, становятся бесплодными и униженными. Он предостерегает, что то же самое произойдет с восточными народами, если Россия обратит свой взор на них. Русские мученики для него – это исключительно Герцен и Бакунин, и все его симпатии только на стороне Польши: «Польша – это сердце Севера». Более того, Польша для Мишле – это Франция.

В этом же сборнике был опубликован цикл статей под названием «Мученики России». Для Мишле «мученики» – это не все русские, а только русские оппозиционеры, противники власти. В целом же Россия – это апофеоз