Большой террор. Книга II. - Роберт Конквест

Вышинский: Шпионская связь в части вашей организации имелась с поляками по вашей директиве? Рыков; Конечно, Вышинский: Шпионская? Рыков: Конечно.

Вышинский: В том числе и Бухарина? Рыков: Конечно.

Вышинский: Вы и Бухарин были связаны? Рыков: Безусловно.

Вышинский: Значит, вы были шпионами? (Рыков молчит).

Вышинский: И организаторами шпионажа? Рыков: Я ничем не лучше шпиона.

Вышинский: Вы были организатором шпионажа, были шпионом?

Рыков: Можно сказать, да.

Вышинский: Можно сказать, что шпион. Я спрашиваю, вы организовали связь с польской разведкой и соответствующими шпионскими кругами? Вы признаете себя виновным в шпионаже?

Рыков: Если речь идет об организации, то в данном случае, конечно, признаю себя виновным.

Вышинский: Подсудимый Бухарин, вы признаете себя виновным в шпионаже?

Бухарин: Я не признаю.

Вышинский: А Рыков что говорит, а Шарангович что говорит?

Бухарин: Я не признаю.

Вышинский: Когда организовалась в Белоруссии организация правых, вы возглавляли ее, вы это признаете? Бухарин: Я вам сказал.

Вышинский: Я вас спрашиваю, признаете вы или нет? Бухарин: Я белорусскими делами не интересовался. — Вышинский: Вы интересовались шпионскими делами? Бухарин: Нет.

Вышинский: А кто интересовался?

Бухарин: Я об этого рода деятельности не получал никаких информации.

Вышинский: Обвиняемый Рыков, получал ли Бухарин какую-нибудь информацию об этого рода деятельности?

Рыков: У меня с ним разговоров об этом не было.[601]

Повторив весь круг своих вопросов, Вышинский добился только того, что Рыков вернулся на свои прежние позиции.

Рыков: То есть переходом этим мы непосредственно не руководили, но вопрос не в непосредственном руководстве, а касается общего руководства. Мы за это отвечаем совершенно определенно.

Вышинский: Вам незачем делать постное лицо, подсудимый Бухарин, и нужно признаться в том, что есть. А есть вот что: у вас имелась группа ваших сообщников, заговорщиков в Белоруссии, возглавляемая Голодедом, Червяковым, Шаранговичем. Правильно, Шарангович? Шарангович: Правильно.

Вышинский: И по директиве Бухарина и Рыкова, под их руководством вы связались с польской разведкой и польским генштабом. Правильно, Шарангович?

Шарангович: Совершенно правильно.

Вышинский: И относительно шпионской связи — под вашим руководством. Правильно, Шарангович? Шарангович: Совершенно правильно.

Вышинский: Следовательно, кто был организатором шпионажа, которым вы занимались? Шарангович: Рыков, Бухарин. Вышинский: Значит, они были шпионами? Шарангович: Совершенно правильно. Вышинский: Так же как… Шарангович: Как и я сам.

Вышинский: Садитесь. (К Рыкову) Подсудимый Рыков, в 1932 году Голодед вам рассказывал, что все сколько-нибудь крупные назначения людей на руководящие посты в Белоруссии предварительно согласовывались с польской разведкой?

Рыков: Да.

Вышинский: Бухарин об этом знал? Рыков: Этого я не могу сказать.

Вышинский: Не знаете? Не хотите выдавать дружка?

Рыков: То есть в том, что я знаю, что он неправильно говорит, я его уличаю, а в том, что я не знаю, — я этого делать не могу и не буду.

Вышинский: Я спрашиваю вас о том, что поляки давали согласие на различные должностные назначения в Белоруссии. Об этом известно было вашему руководящему центру?

Рыков: Мне было известно. С Бухариным я об этом не говорил, Мне было известно также, что Червяков и Голодед имели связь, кроме меня, с Бухариным и Томским. Говорили они об этом с Бухариным или не говорили, я об этом сказать не могу, потому что при этих разговорах я не присутствовал.

Вышинский: Считаете ли вы, что было бы естественно тому же Голодеду иметь разговор с Бухариным по этому вопросу или же они должны были конспирировать это от Бухарина?

Рыков: Я думаю, что, естественно, он говорил с Бухариным, но о чем они говорили, мне неизвестно.

Вышинский: Я теперь в порядке предположения вас спрошу. Вы предполагаете, что Бухарин об этом был осведомлен?

Рыков: Это обстоятельство… Я предпочитаю говорить только о том, что я знаю. А чего не знаю — мое положение вовсе не таково в этом зале, чтобы я еще высказывал предположения.[602]

О своих разговорах с Бухариным Рыков показал, что «об этой специально шпионской работе я не помню разговоров, не исключаю, чтобы они были, но я не помню».[603]

После длительного обмена репликами с Рыковым по поводу значения некоторых мест из его показаний на предварительном следствии — причем Рыков утверждал, что его слова на следствии носили характер не констатации фактов, а лишь предположений, — Вышинский обратился к Бухарину, который немедленно заявил: «Меня на предварительном следствии об этом не спрашивали ни единого слова и вы, гражданин Прокурор, в течение трех месяцев не допросили меня ни одного слова».[604]

При этих словах Вышинский потерял самообладание и закричал, что не Бухарину его учить, как вести следствие. Он снова взялся за Рыкова, но нисколько не продвинулся в своих попытках доказать шпионаж.

Заключение прокурора прозвучало слабо:

Вышинский: Позвольте считать установленным, что Рыков и Бухарин знали о существе изменнической связи, в состав которой входил и шпионаж. Правильно, Рыков?

Рыков: То есть вытекал шпионаж.

Бухарин: Таким образом получается, что я знал что-то, из чего что-то вытекало.[605]

Ульрих вернул подсудимых к теме предполагавшегося «переворота». Вслед за тем Бухарин отверг обвинение в том, что он якобы говорил Ходжаеву о соглашении с Германией. В споре по этому поводу Вышинский снова вышел из себя, дав повод Бухарину заметить: «Напрасно вы машете рукой!». Ульрих призвал Бухарина к порядку, а Вышинский набросился на него: «Я вынужден буду тогда прекратить допрос, потому что вы, очевидно, придерживаетесь определенной тактики и не хотите говорить правду, прикрываясь потоком слов, крючкотворствуя, отступая в область политики, философии, теории и так далее». Бухарин спокойно возразил: «я отвечаю на ваши вопросы» и продолжал отрицать, что говорил Ходжаеву о связях с английскими разведчиками. В припадке ярости Вышинский заявил, что «вы являетесь, очевидно, по всем данным следствия, шпионом одной из разведок». Бухарин поймал его на этом пункте:

Бухарин: За год моего сидения в тюрьме меня об этом ни разу не спрашивали.

Вышинский: Мы вас спрашиваем здесь на гласном пролетарском суде, мы спрашиваем здесь на этом суде перед всем миром.

Бухарин: Но раньше вы не спрашивали об этом.

Вышинский: Я еще раз спрашиваю на основании того, что здесь было показано против вас, не угодно ли вам признаться перед советским судом, какой разведкой вы были завербованы — английской, германской или японской?

Бухарин: Никакой.

Вышинский: Я к Бухарину пока не имею вопросов.[606] Суд объявил перерыв. Прокурор потерпел явное поражение.

Когда заседание возобновилось, Бухарин перечислил свои контакты с эмигрантами — меньшевиками и эсэрами — и упомянул об уступках, которые должны были быть сделаны в пользу Германии. Он снова категорически отрицал свою причастность к шпионажу. Далее Бухарин сказал, что военные заговорщики будто бы говорили с Томским об «открытии фронта» в случае войны, но что он, Бухарин, с этим не соглашался.

Вышинский: А с Караханом вы говорили об открытии фронта?

Бухарин: Карахан сказал, что немцы требовали военного союза с Германией.

Вышинский: А для союзника ворота закрыты? Бухарин: На это Карахан мне ответил. Вышинский: Для союзника ворота закрыты? Бухарин: Нет.

Вышинский: Значит, открыть ворота?

Бухарин: Простите, но союза еще никакого не было.

Вышинский: Предположение, планы были.

Бухарин: Вот сейчас Советский Союз находится в союзе с Францией, но это не значит, что он открывает советские границы.[607]

Вслед за этим Вышинский обратился к преступлению, в котором из всех подсудимых обвинялся только Бухарин, — к плану убийства Ленина в 1918 году. Обвинение представило трех свидетелей, трех известных «левых коммунистов» того периода — Яковлеву, Манцева и Осинского. Последний

(урожденный князь Оболенский) был все еще кандидатом в члены ЦК партии после своего избрания в 1934 году.

Из всех троих наиболее выдающейся была в то время Варвара Яковлева — кандидат в члены малочисленного ЦК 1917 года. Вместе с Бухариным, Пятаковым и В. М. Смирновым она подала в отставку после того, как было принято решение о Брестском мире.

Теперь она полностью подтвердила версию Вышинского. Бухарину, однако, было нетрудно показать, что так называемая «нелегальная деятельность» в начале 1918 года отнюдь не была нелегальной. На деле левые и более или менее объединенные с ними троцкисты располагали тогда большинством и надеялись навязать остальным свою позицию по обычным партийным каналам. Бухарин признал, что после того, как это большинство было потеряно, состоялись разговоры, в ходе которых высказывалось мнение об аресте Ленина и формировании нового правительства. (Бухарин вообще думал лишь об аресте Ленина на двадцать четыре часа с целью облегчить смену правительства, и он полностью рассказал об этом плане уже в 1924 году[608]).