Большой террор. Книга II. - Роберт Конквест

Переговоры шли также с левыми эсэрами, вышедшими из правительства в результате расхождений по вопросу о мире. Но Бухарин категорически отрицал, что существовал какой-либо план убить Ленина. Он также отрицал участие эсэров в заговоре.

Бухарин указал далее, что многие из тех, кто в 1918 году были левыми коммунистами — в том числе Куйбышев и Менжинский — не считались впоследствии из-за этого врагами. Здесь суд оборвал Бухарина: это, дескать, не относилось к делу. Таким же образом были пресечены попытки Бухарина отметить еще ряд обстоятельств — например то, что он сам был ранен при взрыве бомбы, брошенной левыми эсэрами, в конспирации с которыми его теперь обвинили.

Свидетельские показания Манцева мало отличались от показаний Яковлевой, они шли по той же линии. Осинский же дал более сдержанное свидетельство, не обвинив Бухарина по некоторым пунктам. Продолжая отрицать все свидетельства о плане убийства Ленина, Бухарин дважды ясно намекнул на истинную причину поведения «свидетелей».

Вышинский: Вы утверждаете, следовательно, что показания Манцева в этой части и показания свидетельницы Яковлевой неправильны?

Бухарин: Да, я утверждаю.

Вышинский: Чем вы объясняете, что они говорят неправду?

Бухарин: Вы уж их об этом спросите.[609] И позже опять:

Вышинский: Вы должны чем-то объяснить то, что против вас говорят три человека ваших бывших сообщников.

Бухарин: Видите ли, у меня нет ни достаточных материальных, ни психологических данных, чтобы выяснить этот вопрос.

Вышинский: Не можете объяснить?

Бухарин: Не не могу, а просто отказываюсь объяснить.[610]

Дальше в этом направлении Вышинский не пошел. Он назвал новых двух свидетелей — старых эсэров Бориса Камкова и Владимира Карелина. Согласно описанию Маклина, оба они были «в опрятных синих костюмах», а лица у них были «серыми, как у трупов».[611] Камков и Карелин уже годы и годы находились в заключении. В ходе допроса было упомянуто имя еще более знаменитой эсэровской руководительницы Марии Спиридоновой,[612] но она, по-видимому, отказалась сотрудничать с властями на суде. В статье польской коммунистки Ядвиги Сикорской, сидевшей с ней в 1937 году в одной камере, утверждается, что в результате зимой того же года Спиридонову расстреляли.[613] (Не безынтересно, что статья Сикорской подверглась суровой критике на страницах журнала «Коммунист» за то, что она написана с позиций так называемого «абстрактного гуманизма»).

Камков — его вызвали первым из двоих — был, очевидно, в двадцатых годах освобожден из заключения, но не позднее 1933 года попал в тюрьму опять.[614] На суде он показал, что слышал от других об осведомленности Бухарина насчет намерений эсеров, но добавил, что прямо свидетельствовать об этом не может. Он отрицал принятие каких-либо объединенных решений совместно левыми эсерами и левыми коммунистами. Твердость старого революционера опять привела в волнение Вышинского, и когда Бухарин попытался задать вопрос, прокурор взорвался: «Я прошу предложить обвиняемому Бухарину не вмешиваться в мои допрос. Я веду себя достаточно сдержанно, требую, чтобы и мой противник вел себя сдержанно».[615] Камков снова отклонил возможность совместных действий, и Вышинский прекратил допрос свидетеля, даже не упомянув о планах покушения на Ленина.

Карелин оказался более сговорчивым и подтвердил, что план убийства Ленина существовал. Он заговорил также о совершенно другом деле, о действительном покушении на Ленина 30 августа 1918 года. Это покушение было выполнено правой эсеркой Фанни Каплан. Карелин объявил, что на этом террористическом акте настаивал Бухарин и что его мнение было передано через левых эсеров.

Для подтверждения этого был вновь вызван Осинский. Он сказал, что слышал какие-то неопределенные слухи насчет того, что покушение Каплан вдохновлялось антиправительственной позицией левых, но заявил: «… персонально насчет Бухарина сказать ничего не могу».

Бухарин же все начисто отрицал.

Вышинский: Осинский дал объяснения.

Бухарин: Осинский сказал, что обо мне он ничего не может сказать.[616]

Опять Вышинский прямо взялся за Бухарина, пытаясь вынудить у него признание, что в 1918 году атмосфера в партии была так накалена, что убийство выглядело бы разумным. Бухарин это отрицал, а заодно повторно отверг свидетельские показания.

Вышинский: А почему говорят об этом и «левые» коммунисты, и «левые» эсеры, — все?

Бухарин: Нет, это говорят не все: из двух «левых» эсеров только один.[617]

По другому обвинению Бухарин тоже заявил, что «абсолютно не согласен, я это категорически отрицаю», и на этом «категорическом отрицании» допрос Бухарина закончился.

В обвинительном заключении по делу «право-троцкистского блока» Яковлева, Манцев, Осинский, Камков и Карелин перечислены среди тех, чьи дела выделены в особое производство. Теперь даты смерти четырех из них стали известны официально. Камков умер в 1938 году,[618] в год процесса. Тем же 1938 годом датируется смерть Карелина.[619] Год смерти Осинского все тот же 1938, даже дата есть — 1 сентября.[620] Можно предполагать, что они были казнены после процесса за участие в том же гипотетическом плане убийства Ленина, по которому Карелин и Осинский оговаривали Бухарина. Яковлева, показания которой на суде были наиболее удовлетворительными, дожила почти до конца войны, до 1944 года.[621]

ДЕЛА МЕДИЦИНСКИЕ

Утром 8 мврта 1938 года процесс дошел до самого ужасного и темного обвинения из всех, выдвинутых против «блока». На протяжении последующих двух дней главной темой допросов была система «медицинских убийств», якобы выполнявшихся по прямым распоряжениям Ягоды.

Выдвинуть обвинение в «медицинских убийствах» против участников оппозиции решено было, видимо, после того, как Наркомом внутренних дел стал Ежов. Планы НКВД впутать в дело профессора Плетнева восходят к декабрю 1936 года, но арестован он был, по-видимому, не раньше первой половины июня следующего года. По крайней мере «Правда» от 8 июня 1937 года пишет в настоящем времени, что «Плетнев занимает выборную должность» в обществе врачей. Доктора Левина арестовали в промежутке между смертью Орджоникидзе (тогда, в феврале 1937 года, его имя появилось в последний раз среди кремлевских врачей) и 12 июня 1937 года (когда в подобном же списке его имя уже не появилось). Секретарь покойного Горького Крючков подвергся нападкам в «Правде» от 17 мая вместе с другими литераторами, якобы связанными с Ягодой. Можно считать, что его арест состоялся около этой даты.

Помимо врачей, обвинявшихся на процессе, были названы еще двое «убийц» — доктор А. И. Виноградов из санчасти ОГПУ (см. Дело Бухарина, стр. 458), в отношении которого следствие было прекращено за смертью обвиняемого (см. там же, стр. 37), и начальник Лечсанупра Кремля до 1938 года Ходоровский, которого, видимо, не успели «подготовить» к суду. Годом его смерти назван 1940-й (cм. XI съезд РКП[б], биогр. справка).

На суде разбиралось четыре так называемых убийства. Первым, в мае 1934 года, был будто бы умерщвлен предшественник Ягоды на посту начальника ОГПУ Менжинский. Согласно официальной версии, Менжинского умертвил его любимый врач Казаков — по инструкциям, исходившим от доктора Левина. Потом, в том же месяце, был якобы уничтожен сын Горького Максим Пешков. Это убийство приписывалось Левину и профессору Плетневу. Следующей жертвой этих двоих стал, по обвинительному заключению, Куйбышев, и, наконец, они же погубили самого Горького.

Первым давал показания 68-летний доктор Левин. Он, дескать, вместе с Ягодой был организатором медицинских убийств. Роль Левина — его действительная роль — самое темное место во всем процессе. Ягода вряд ли стал бы вербовать постороннего врача на такое дело, как убийство по приказу, — но это соображение не относится к человеку, который с 1920 года «работал в штатной должности и в качестве консультанта санитарной части НКВД».[622] Левин работал с Дзержинским, Менжинским и Ягодой, так что можно определенно считать, что он пользовался в ОГПУ-НКВД не только медицинским авторитетом. По его собственным словам, «это было внимание со стороны руководителя такого органа, как ОГПУ. Я видел в этом определенное признание и доверие ко мне со стороны руководителя такого учреждения».[623] Он также чувствовал, что погибнет вместе с Ягодой.[624] Можно фактически считать Левина до известной степени членом того круга сотрудников Ягоды в НКВД, который в полном составе последовал за наркомом в камеры смертников.

Кроме того, Левин обронил на суде, что он стал говорить правду с «самого первого дня, как я вступил в тюрьму».[625] Если принять это на веру, то такое поведение настолько резко отличается от образа действий остальных беспартийных обвиняемых, что свидетельствует либо о высочайшей «дисциплинированности» Левина перед лицом НКВД, либо о некоей достоверности его признаний (опять-таки в отличие от большинства подсудимых).