Богатыри не мы. Устареллы - Майк Гелприн

– Да нет, – Сабуро молвит, – с вами меня Кощей и близко не подпустит. Вы уж лучше меня здесь обождите.

– Ты хоть Волка Серого да лисичку свою с собой возьми для надежности…

– Это можно, – Сабуро говорит.

– Да мы еще тебе по чешуйке дадим – ты их береги, а если понадобимся, потри. Тут же мы и прилетим.

На том и порешили. Змей да Змеяна ждать остались, а Сабуро с Волком Серым да кицуне рыжей отправилась жениха себе добывать. Впереди Серый Волк след тропит, дорогу указывает, за ним Сабуро-царевна на Сивке-Бурке скачет, верная кицуне рядышком бежит.

А Кощей в те поры посередь замка своего на троне злой-презлой сидел, ровно крапива огородная на грядке. Он от витязя пленного в шашки-шахматы заморские три раза подряд детский мат получил – ясное дело, радости мало. А тут глядит он – близится к его вотчине богатырь незнаемый на коне неслыханном, да с ним еще и волк с лисой диковинной. Обернулся Кощей черным вороном, полетел навстречу – мигом вблизи очутился. Ударился он оземь, вновь собою сделался, ногу подвернул да шишку на лбу набил.

– Я, – говорит, – и в мыслях не держал зелена вина трехсотлетнего бочонок открывать, да сама мне к нему закуска приехала: добрый молодец на обед, зоопарк – на ужин.

Махнула тут кицуне хвостом, вторым справа – обернулся самурайский доспех кимоно шелковым. Махнула четвертым слева – заблистали у Сабуро-царевны в прическе шпильки золотые, драгоценные. Кощей как глянул – враз от такой красоты последнего соображения лишился.

А Сабуро-царевна губки алые надула и ресницами хлоп-хлоп – не хуже, чем кицуне.

– Ну вот, – говорит, – обижают меня тут. Я в кои веки замуж собралась – а меня слопать хотят. Нет уж, мне такой жених обжорливый ненадобен. Верные мои слуги, любезные други – поворачиваем назад!

Мигом Кощей вновь в уме сделался, иное запел:

– Ты прости, душа-девица, это я любя! Нешто ж я дурак – счастье свое съесть?

– Ну, твое счастье али нет, – Сабуро молвит, – мне покуда незнаемо. Я ведь давно себе жениха ищу, да никто меня, богатырку, замуж не берет. Боятся. Прослышала я, что есть на свете Кощей Бессмертный, против которого ни один богатырь не сдюжит, вот и приехала – авось хоть он не убоится.

– Не убоюсь! – Кощей кивает. – Вот ничего не убоюсь!

– Да я ж не знала, что ты такой старый да костлявый! Ну сам посуди – куда тебе жениться? На свадьбе плясать пойдешь, костями загремишь – людей насмешишь.

Кощей чуть не плачет:

– А что же делать, светик мой ясный? Я бы и рад, да ведь нельзя же омолодиться…

– Как раз можно, – Сабуро-царевна ответствует. – Вышью я тебе рубаху свадебную заморскими цветами-лотосами, наденешь ты ее и враз омолодишься. Только шить надо не абы какой иглой, а волшебной.

– Точно-точно, – скалит зубы Волк. – Дело верное, даже и не сумлевайся. Враз будешь молоко с кровью… тьфу – то бишь кровь с молоком!

– Сам на себя не надивуешься, – кицуне вторит. – Была бы игла волшебная, а за делом не станет.

Боязно Кощею – одна у него игла волшебная, со смертью на острие, да ведь отродясь он такой красавицы не видывал! Страсть как хочется жениться. Опять же – сам сказал, что не убоится ничего, никто за язык не тянул. Это пусть богатыри дрожат, а Кощею себя с ними равнять непригоже.

– Есть, – говорит, – у меня такая игла. Да только достать ее мудрено.

– А вот это, – отвечает Сабуро-царевна, – не моя печаль. Хочешь жениться – достанешь.

Делать нечего, пришлось Кощею к заветному дубу дорожку торить. Она за долгие годы репьем позарастала, крапивою. Обстрекался Кощей да репьев понацеплял – однако был он упорен и до дуба добрался. А сундук высоко висит, от земли едва видать. Как тут достанешь? Принялся Кощей дуб тот бурею гнуть, молоньями жечь – а дубу все нипочем, стоит себе и не шелохнется. Кощей ведь сам на него заклятье такое наложил, чтобы ничем этот дуб свалить было нельзя. Некуда деваться, пришлось Кощею на дуб лезть. Лез-лез, ободрался весь, упарился. А кицуне с волком внизу знай животики надрывают со смеху. И то сказать – сколько богатырей сильных Кощей злой смертью умертвил, сколько витязей в темницах держал, сколько народу обездолил – а теперь и на него управа сыскалась. Нашла, значит, коса на камень.

Долез кое-как Кощей до сундука, на том дело и застопорилось. Златая цепь не рвется, не ломается, хитрый замок не открывается. Сам Кощей так их заклял, чтобы ничем ту цепь было не порвать да замки-запоры хитрые не отпереть. Что тут делать станешь? Принялся Кощей с горя сундук глодать. Глодал, глодал, прогрыз в сундуке дырку малую. Обрадовался, стал шибче грызть. День грызет, другой – солнышко уж на закате. Тут заяц из сундука вывалился и оземь шлеп! Пал на него Кощей, пузом к земле прижал, а заяц вывернулся и шасть! Только его и видели. Кощей и наладился за ним вдогонку – день бегал, два, уж и третий минул, а зайца Кощей так и не поймал.

Взмолился слезно:

– Волчинька, серенький, помоги зайца поймать! Век помнить буду, что хочешь для тебя сделаю. Вот хочешь – капкан тебе подарю колдовской, самодумный! Такой, чтобы охотников сам ловил!

А у Волка уже и смеяться сил нету.

– На что мне, – молвит, – твой капкан? Ты сперва зайца поймай, а потом уж охотников. Да хоть бы я тебе зайца и изловил, что толку? Уж если ты зайца на земле не удержал, утку в небесах и подавно не удержишь.

Кощей перед кицуне скатертью стелется:

– Лисонька, рыженькая, поймай да поймай утицу! Я тебе ленты подарю, атласные, золотом шитые, на каждый хвост по ленте!

Кицуне только плечиком повела:

– На что мне твои ленты? За кусты цепляться, бегать мешать – были ленты златошитые, будут тряпицы-лохмотья. Ин ладно, поможем мы тебе. Не то ты еще сто лет провозишься.

Метнулся Серый Волк в лес. Не успел Кощей и глазом моргнуть – ворочается Волк с добычею. Заветного зайца за шкирку несет. Увидел заяц Кощея, заверещал, дернулся – вылетела из него утица. Кицуне подпрыгнула – и цоп ее за хвост! Испугалась утица, забилась – и выпало из нее яйцо. Да не простое яйцо – золотое, драгоценными каменьями изукрашенное. Ухватил его Кощей, сияет что твой самовар.

– Вот, – говорит, – яйцо чародейное. Не кому попало – Фабержею-мастеру работу заказывал!

Фабержеева работа крепкая, да еще и сам Кощей чары накладывал. Уж он это яйцо бил-бил – и об камень, и о железо, и даже о лоб свой – да так и не разбил. Мышку позвал, чтобы хвостиком махнула, – нет, не вышло и у мышки ничего.

– Слушай, – кицуне говорит, – это ведь все-таки яйцо, хоть и Фабержеем снесенное. Ты его сварить не пробовал?

Стал Кощей яйцо варить. Три дня в кипятке варил – не сварил. Три дня в водке варил – не сварил. Рассудил, что яйцо не простое, а значит, простая водка его не возьмет – за царскую принялся. Царская водка сильна – варил в ней Кощей яйцо еще три дня, на третий проела царская водка в Фабержеевой работе да Кощеевом колдовстве дырку малую.

Обрадовался Кощей, стал яйцо трясти – и вытряс-таки из него иглу стальную.

– Вот, – говорит, – невестушка, игла, самая что ни на есть волшебная. Волшебнее не бывает! Шей мне теперь рубаху молодильную!

Махнула кицуне правым хвостом – явилась ткань шелковая. Махнула левым – явились нитки чудесные. Горят, как жар, аж глаза ломит.

Стала Сабуро-царевна шить-вышивать. Шьет – не торопится. А Кощей за ней следит и с иглы своей глаз не сводит. Как тут быть?

Подмигнула кицуне Волку. Махнул Серый Волк хвостом – очутилась у него в лапах балалайка. Махнула и кицуне хвостом, третьим слева – очутился у нее в лапах сямисэн заморский. Приладила она сямисэн яровчатый, тронула струны разрывчатые, запела жалобнешенько. Кицуне поет, Волк подпевает. Хорошо выводят, душевно так. Опять про самураюшку молоденького песню завели. Умильно поют, стараются. Кощей и не выдержал. Что Кощей, что родня его заморская, все они на умильные песни слабы. Сморило его. Уснул Кощей крепким сном.

Вот как он захрапел, переломила Сабуро-царевна иголку стальную со смертью Кощеевой да наземь и бросила.

Вскричал Кощей страшным криком – да так, не пробудясь, прахом и рассыпался. И все его царство заколдованное рассыпалось. Где был замок с темницею, стоит теперь березка с синицею. Березка шумит-качается, синица песни говорит-заливается. А под березкой добрый молодец сидит и на Сабуро-царевну любуется.

– Кто ты, – говорит, – краса несказанная? Лучше тебя на всем белом свете нет, да и быть не может…

А Сабуро-царевна зарделась, как сакура махровая, и ресницами хлоп-хлоп – не хуже, чем кицуне!

– Я, – говорит, – невеста твоя. Коли ты не против, конечно.

А витязю с чего бы противиться? Глядит он на нее во все глаза, да так, словно не в его, а в ее груди сердце его бьется.

Тут Серый Волк подмигнул кицуне и говорит:

– Ну вот, служба наша справлена, теперь и о себе подумать можно.