Отнимать и подглядывать - Денис Драгунский

Конечно, проблема авторского вознаграждения остается. Но ее придется решать не потребителям, а издателям, продюсерам, дистрибьюторам. Решать по-новому, потому что подать иски против 30 миллионов (!) пользователей интернета, как собралась одна продюсерская компания, – не получится. Не получится и закрыть интернет. Нужны нестандартные шаги. Когда-то много лет назад Стивен Кинг выложил в сеть первую главу своего нового романа. Сервер чуть не обвалился от напора читателей – их было почти полмиллиона. Но потом писатель выступил с таким заявлением: «Вам не стыдно? Нельзя тырить газеты у слепого разносчика! Вас вон сколько. Доллар с носа – это не деньги, правда? Короче, если через неделю на моем счете не будет 100 тысяч долларов, я закрываю лавочку». Через три дня на его счете было 300 тысяч, и публикация в интернете продолжилась. Возможно, дистрибьюторам надо бить на жалость и совесть, призывать к добровольным взносам в пользу авторов, выпускать специальные платежные интернет-карты, предоставлять исправным или щедрым плательщикам разные замечательные бонусы – автографы, участие в ток-шоу и т. п. – в общем, думать головой, изобретать, пробовать.

И четко понимать – прежняя кино-театральная и книжно-магазинная система уходит в невозвратное прошлое.

А значит, уходит в прошлое фильм и спектакль, который, в общем-то, принудительно смотрят от начала и до конца. Потому что, если вы купили билет и уселись в кресло, вряд ли вы уйдете, не досмотрев. Просто из чувства приличия. И если вы купили диск, вставили в проигрыватель и забрались на диван с ногами – вы тоже будете сидеть смирно. Это такой маленький домашний кинотеатр.

За компьютером – все по-другому. Многие прокручивают фильм вперед, а то и заглядывают в конец. Иные смотрят по два-три фильма сразу: пять минут здесь, пять минут там, середина одного, конец второго. Выбирают, чем бы насладиться по полной. Иногда так и не находят, ищут далее.

Слова «смотрел фильм» и «посмотрел фильм» начинают означать разное.

Это может иметь самые интересные последствия для искусства кино.

P. S. Автор этих строк уже выпустил десять книг коротких рассказов. Все они (в скобках цифрами – все 750 штук) предварительно были вывешены в интернете, в свободном доступе.

Догнать «Заратустру»

Многие великие книги поначалу издавались маленькими тиражами. Например, «Так говорил Заратустра». Полный провал в продаже. Никаких рецензий. Только один человек откликнулся письмом к автору. Да и то по чьей-то просьбе. Поэтому завершающую часть книги издатель печатать отказался. Ницше напечатал за свой счет сорок экземпляров. Но у него не было столько друзей. Он разослал книжку семерым людям. Никто из них не ответил автору.

А потом оказалось – книга века. Бывает.

Таких историй довольно много. Это рутина культурной жизни. Наряду с историями моментального ошеломительного успеха. Наверное, можно подсчитать, сколько процентов хороших книг (картин, скульптур, симфоний и опер) были приняты сразу и на ура, а сколько – подолгу дожидались признания. Не удивлюсь, что в результате получится нечто вроде нормального распределения. С одного края – быстрые любимцы публики, с другого – не признанные современниками гении. Наверное, их примерно поровну. Ну а в середине – те, кто шел к успеху постепенно, накапливая силы и поклонников. Но речь не о них, они не так интересны публике. Публика любит крайности.

Гении, которых признали после смерти, сам факт их существования – это огромный соблазн для художника. Гораздо больший, чем стяжатели быстрой славы. Потому что появляется упоительная мысль: меня не понимают, но на самом деле я великий. Может быть, меня именно поэтому не понимают. Меня оценят гораздо позже. Принесут венки на мою заброшенную могилу и поставят на ней красивый мраморный обелиск с барельефом. А также издадут в коленкоре, с золотым обрезом и комментариями.

Но могильный памятник, даже украшенный ворохом цветов от запоздалых почитателей, – это грустно. Не хочется ждать, пока «Заратустра» добредет своим ходом до читательских умов и сердец. Успеха и похвал хочется сейчас.

Выход есть.

Надо из просто художника стать художником элитарным. Непонятным и непонятым. Художником для очень узкого круга. И получить популярность именно в таком качестве.

Парадокс развитого рынка: он включает в себя всё, в том числе и совершенно не рыночные вроде бы вещи. Которые в неразвитом рынке, в XIX и даже отчасти в ХХ веке, не находили ни покупателя, ни продавца. Например, «непонятность» и «невостребованность». В давние простодушные времена вопрос ставился до обидного грубо. Тебя не понимают? Не востребуют (не издают, не читают, не смотрят, не покупают, не посещают) – значит, тебя нет. Начнут востребовать – ты появишься. Из вещи в себе превратишься в вещь для нас. Так было еще каких-то полвека назад. Даже сорок, тридцать лет назад было примерно так же.

Но рынок развивается. Сама невостребованность становится востребованным товаром. И я не думаю, что это реакция интеллектуалов на массовый успех некачественных текстов. Хотя бывает и такое. Помню в 1970-е годы поразившее меня высказывание одного кинокритика: если сложный фильм идет при почти пустом зале, то это очень хорошо. Значит, пошляки, мещане и недоучки не осквернили этот просмотр своим присутствием. Как сильно должна была допечь человека прокатная политика Госкино СССР…

Вообще же советский агитпроп сильно покалечил коллективный художественный разум. Сам факт запрета книги или фильма придавал запрещенному тексту не только политическую значимость, но и художественную значительность. Дутые авторитеты существовали не только на вершине официальной художественной пирамиды, но и в недрах андерграунда. Это наследие ощущается по сей день: настоящему художнику чуточку стыдно быть массовым, а непризнание воспринимается как дополнительная гирька на чашу таланта.

Но я не о том, повторяю. «Востребованность невостребованности» – это не ответ элитарных интеллектуалов златому тельцу. Наоборот, это златой телец занял собою все пространство, стал продавать и покупать буквально все. Включая горькую судьбу непризнанного художника. Которая в ходе продаж становится ощутимо слаще.

На современных биржах существуют многочисленные производные финансовые инструменты, позволяющие при известном умении делать деньги буквально из воздуха, из вещей совершенно нематериальных. Например, из мнений и настроений биржевых игроков. И даже из мнений одних игроков по поводу мнений других игроков. Точно так же на художественном рынке (в широком смысле этого понятия) существуют институции, позволяющие извлекать прибыль из отсутствия спроса. То, что тридцать лет назад считалось признаком провала, сейчас – при умелом ведении дела – становится залогом победы.

Недавно я с удивлением узнал, что в одном областном городе издается толстый литературный журнал тиражом 100 (сто!) экземпляров. «Ну, не ровно сто, – сказал мой собеседник, тамошний литератор. – На самом деле побольше ста. Сто пять, сто восемь…» Он говорил совершенно серьезно. Ну и что, в конце концов. В нашей свободной стране количество малотиражных литературных журналов не поддается исчислению. Но интересно другое. В этом журнале было опубликовано как минимум два романа, получивших весьма престижные премии. Еще интереснее то, что эти романы более нигде не публиковались. Во всяком случае, на момент получения премий.

То есть эти романы читали члены жюри. Ну и еще несколько критиков. Журнал же играл роль как бы «юридического адреса» для романа, выдвигаемого на премию. Любая фирма – от крупнейшего нефтяного экспортера до бакалейной лавочки – должна непременно иметь адрес, куда налоговый инспектор будет присылать свои извещения. А роман непременно должен быть опубликован.

Итак, текст, напечатанный тиражом сто экземпляров, становится известен всему литературному миру. Простите, не сам текст, а факт присуждения премии. То есть роман становится знаменитым (поскольку о премии сообщает пресса) – притом что его практически никто не читал. Точнее, знаменитым становится автор – как создатель текста, получившего престижную премию.

Удивительнее же всего было то, что мое удивление вызвало встречное недоумение коллег. Никто не видел в этой ситуации ничего странного или парадоксального. Такова реальность художественного рынка.

Ах, эти семь господ, которым бедняга Ницше послал свое шокирующее творение! Ну почему они молчали? Что бы им было учредить какую-нибудь премию и объявить «Заратустру» лучшим философским трактатом 1885 года?

Надо сказать, что эти премированные романы – на самом деле хорошие. Они достойны не только наград, не только критических восторгов и экспертных смакований, но и более весомого признания – читательского. Надеюсь, что со временем это произойдет.