Поступь молодого бога - Дмитрий Чайка

ни фехтовать, ни бороться толком не умеют. А кулачный бой и вовсе похож на пьяную драку. Дикие времена, что еще можно сказать…

— Проклятье, — расстроился я. — Про весовые категории забыл. Вот ведь пропасть!

Впрочем, борьба оказалась не так зрелищна, как скачки, а потому большая часть гостей из царской ложи удалилась в зал, где уже накрыли столы. Разодетая знать Пелопоннеса, островов и Кипра тащила с блюд жареных цесарок и дроздов, рыбу и дичину. Возбужденные аристократы жадно чавкали, выплевывая кости на стол. Горы выпечки таяли на глазах, а кувшины с вином опустошались невиданными темпами. И даже мои собственные бутерброды с черной икрой цари и их жены отправляли в рот и пережевывали с самым задумчивым видом. Наверное, они пытались понять смысл этого столичного изыска, но судя по лицам, смысл пока оставался темен.

— Награждение, государь! — шепнул мне на ухо распорядитель игр.

— Сейчас, — сказал я и поднял чашу. — Хочу выпить, благородные, за сегодняшний праздник. Предлагаю учредить игры, подобные тем, что вы увидели. Они будут проходить раз в четыре года в… Например, в Олимпии!

— Что за Олимпия такая? — удивились гости. — Не знаем такого города.

— Дыра в Писатиде, на берегу реки Алфей, — ответил Муваса, в землях которого и находился этот славный город. — Деревня деревней. Молятся там Великой Матери, но они ее Геей называют. На редкость унылое место. Там только один раз весело было, когда я с тамошнего басилея кожу содрал и на барабан натянул. Гы-гы-гы…

— Не хотим Олимпию, государь, — зашумели гости. — Туда через земли аркадян идти! А это, считай, война. Давай что-то такое, чтобы всем удобно было.

— Тогда Коринф, — сдался я. — Истмийские игры будут. На Истме, перешейке.

— Коринф годится, — согласились все. — Туда даже из Фессалии народ придет, а еще из Беотии, Этолии и Акарнании. А никаких Олимпий мы знать не знаем.

— Значит, решили, — кивнул я. — Тогда через год и проведем.

Я вышел из своей ложи, чтобы наградить борцов. К моему величайшему удивлению, силач Алиат занял только второе место, что никоим образом его настроения не испортило. Ожидание бесплатной пирушки расцветило его простецкую физиономию широкой детской улыбкой.

— Когда тебя в господской таверне угощать будут, — негромко сказал я ему, надевая на бычью шею обруч с золотым кулоном, — объяви всем, что в следующем году в Коринф поедешь. Там призы дадут не чета сегодняшним.

— Да ты откуда про таверну знаешь, государь? — с ужасом посмотрел на меня здоровяк. — Тебе бог это сказал? Бог, да?

— Бог, — с самым серьезным видом кивнул я. — Иди, и дружку своему тощему скажи, чтобы не жадничал. Скажи, сам ванакс желает, чтобы он тебя досыта накормил.

— Убей меня гром! — прошептал грузчик, отходя от меня на негнущихся ногах. — Все знает! Все видит! Правильно люди говорят, он бога сын… А я-то, дурень, не верил… Все парням расскажу…

— Да, вот так и рождается легенда, — хмыкнул я, возвращаясь в свою ложу.

— А сейчас будет бег на дистанцию в стадий! — заревел глашатай. — Участникам выйти на старт! Зрители! Садимся на свои места! На места, песьи дети! Еще один забег колесниц будет в самом конце! Шарданы в красном секторе! Куда смотрите? Не видите, там сейчас драка начнется! Дайте им по зубам, чтобы в ум пришли!

— Государь, — тронула меня за локоть Кассандра. — Голубь из Египта прилетел. Как ты и сказал, жрец Рамсеснахт на нашу хитрость не купился. Ждем, когда на храмы нападения начнутся.

— Мы к ним готовы? — повернул я голову.

— Ну, разумеется…

Глава 15

Год 12 от основания храма. Месяц одиннадцатый, Атанайон, богине Атане-градодержице посвященный. Пер-Рамзес. Нижний Египет.

Безымянный толкался у святилища Амона уже почти час. В этом храме и так каждый день выносят к людям статую бога, поют гимны и собирают приношения, но месяц Хойяк просто переполнен священными днями. Вся страна празднует смерть и воскресение Осириса. Уже слепили из нильского ила фигуру бога, смочили ее священной водой и разрубили на куски. Жрицы в образе Исиды и Нефтиды горько оплакивают его, ибо только через скорбь происходит возрождение. Завтра в процессии понесут по священным местам ладью самого Осириса, собирая его разрубленное Сетом тело, а потом Исида сложит эти куски и вдохнет в них жизнь. Все это действо займет без малого неделю, а потому у храма Амона народ толпится с утра до вечера.

Безымянный приходил сюда каждый день, слушая, как с каждым разом жрецы солнечного бога, пропев положенные гимны, все сильнее брызжут ядом лжи в размякшую, восторженную толпу. Накал страстей все усугублялся, потому что своей цели слуги Амона достичь пока не могли. Замордованное столетиями муштры, привычное к покорности население боялось гнева всех богов без исключения, и сподвигнуть его на что-то серьезное было чрезвычайно сложно. А тут уже впрямую шли призывы храм Сераписа разнести по камешкам, а его жрецов бросить крокодилам. Люди в толпе слушали, замерев от ужаса, как зловредные слуги Сета пьют кровь младенцев, но верили только самые наивные и глупые. Это было уже слишком, и многие даже качали головами, настолько нелепо все звучало. Но вот сегодня происходит что-то новенькое.

— Мужа моего убили! — завыла у входа в храм какая-то баба, и Безымянный вспомнил ее. Действительно, она приводила мужа, который харкал кровью. Они не смогли ему помочь…

— Убили! Он лодочником у меня бы-ы-ыл! — выла баба, и толпа постепенно начала гудеть, как рассерженный пчелиный рой. Кое-кто эту бабу знал, и люди понемногу начинали верить. То тут, то там особенно горластые мужики заводили людей вокруг себя, вопя и с показной яростью тряся кулаками.

— Подсадные, — понял Безымянный, которого учили хорошо. — Провокаторы!

Он пошел на вопль, что был поближе, толкаясь локтями и без разбора наступая на ноги. Его ругали почем зря, толкали в ответ, но он проскользнул через густые человеческие волны, вплотную прижавшись к голосящему мужику. Безымянный сделал легкое движение рукой, и тот издал задушенный вопль. Люди вокруг удивленно заголосили, не понимая, что случилось, но было поздно. Жрец Сераписа уже скрылся в бурлящей людской толчее, слыша сзади:

— Ты почто это сделал?

— Кто? Я? Да я и не делал ничего!

— Я тебе