Поступь молодого бога - Дмитрий Чайка

полоски и высушили. Сушеное мясо смешают с жиром и закатают в эту посуду. В обычном горшке, без глазури, все это пропадет, не продержавшись и года. А узкое горло легче герметизировать, чем широкое. Не стану я всего этого ему говорить. Не нужно нагонять панику. Когда придет год без лета, паники и так будет хоть отбавляй. Потому что этих лет будет несколько.

Глава 14

Год 12 от основания храма. День Осеннего равноденствия. г. Уасет. Верхний Египет.

Конец сезона Ахет, — это время, когда иссушающая жара уже спала, понемногу превращаясь в приятное тепло. Вода скоро отступит, напитав поля живительным илом, и на них выйдут миллионы людей, чтобы бросить в этот ил семена. Тут нет понятия осени, как на Кипре, есть лишь разливы священной реки, которым подчиняется все в этой стране. Лаодика уже привыкла к мерному течению здешней жизни, когда один год похож на другой, как два ячменных зерна. Безумный ритм Энгоми, который так поразил поначалу приехавшую с Милоса царевну, ей теперь только снился. Правда, она слышала, что новый порт на западе Дельты, откуда ей привозят серебро, тоже растет не по дням, а по часам, но здесь, в Фивах, все иначе. Огромный город засыпает с закатом, укрываясь одеялом пронзительной тишины.

Скука. Безумная скука пронизывает все ее существование. Три другие царицы разъехались по своим имениям, пока их господин отбыл в Мемфис, но и от отсутствия соперниц не стало веселее. Нестройное бренчание музыкантов и заунывное пение жриц из знатнейших семей приводили Лаодику в полнейшую тоску.

— А в Энгоми сейчас скачки! — мрачно вздохнула она, раскладывая сотый за этот день пасьянс. — Что ж тут скука такая! Если бы не карты, я бы крокодилу в пасть бросилась. Эней, братец мой милый. Ты и впрямь бог, как люди говорят. Такую хорошую штуку придумал.

— Что у тебя выходит, доченька? — участливо спросила Гекуба, которой томление дочери было понятно. Она привыкла к неспешному существованию царского гарема, но здесь царицы даже ткачеством не занимаются. На то специальные мастерицы имеются.

— То сбудется, то не сбудется, матушка, — отбросила карты Лаодика и повернула голову на шум. Кто-то вошел в ее покои.

— Пусть живет воплощенная Хатхор, здоровая и сильная, — торопливо склонился управляющий дворцом. — Будет ли угодно царице принять второго жреца Амона, благочестивого Рамсеснахта?

— Пусть войдет, — кивнула Лаодика, которая мельком взглянула в зеркало. Нет, тушь не поплыла, а прическа не растрепалась. Она села в кресло, привычно превратившись в прекрасную статую.

Второму жрецу Амона на вид лет тридцать пять. На его плечи наброшена шкура леопарда, а на груди висит золотой амулет в виде глаза Гора. Он опирается на посох, символ жреческой власти. Он статен, крепок телом, а в его глазах мелькает огонек высокомерия, царапнувший гневом сердце Лаодики. Он совершенно искренне презирает ее, как презирает всех чужеземцев без исключения.

— Да живет царская супруга Нейт-Амон, владычица Обеих земель, — зычным голосом произнес Рамсеснахт, склонив голову, украшенную высоким париком. — Пусть будут здоровы дети, которых она подарила сыну Ра.

— И тебе желаю здравствовать, слуга бога, — спокойно ответила Лаодика. — Что привело тебя в мои покои?

— Беспокойство привело, госпожа моя, — выпрямился Рамсеснахт, глядя куда-то в район подбородка Лаодики. Презрительное высокомерие в глазах жрец погасил, но оно все равно выпирало из него непроизвольно. Задранный орлиный нос, поджатые губы, побелевшие пальцы, сжимающие посох, говорили сами за себя…

— Поведай мне о нем, — Лаодика растянула губы в любезной улыбке. — Мое сердце в печали оттого, что столь достойный муж беспокоится о чем-то.

— Моя госпожа покровительствует новому богу, пришедшему из диких земель, — перешел к делу Рамсеснахт. — Его жрецы проповедуют страшные вещи, повергающие основы. Они достойны того, чтобы их побили камнями.

— За что же? — захлопала ресницами Лаодика. — Неужели за то, что они бесплатно лечат людей и утешают вдов?

— Возможно, госпожа не знает, но они внушают этим вдовам неподобающие мысли, — гордо выпрямился Рамсеснахт. — Отступники распространяют ложные идеи, смущающие умы. Люди начинают подвергать сомнению то, что является незыблемым.

— Чего ты хочешь, достопочтенный? — прямо спросила его Лаодика. — Я не слишком разбираюсь в божественных делах, но ничего странного или постыдного в учении жрецов Сераписа пока не встречала. Они учат почитать власть, любить своих родителей и детей, добросовестно трудиться и возносить молитвы богам.

— Я хочу, чтобы они покинули Страну Возлюбленную, — жестко ответил жрец. — Чтобы они уплыли туда, откуда пришли, и забрали с собой свои грязные мысли.

— Почему бы тебе не поговорить с ними самому? — удивленно посмотрела на него Лаодика. — А еще лучше вот что! Я придумала! Посрами их в споре. Такой мудрец, как ты, камня на камне не оставит от их заблуждений. Если это заблуждения, конечно. Я всего лишь слабая женщина, мне не пристало разбираться в таких сложных вещах.

— Посрамить в споре? — непонимающе посмотрел на нее Рамсеснахт. — Моя госпожа изволит шутить?

— Нет, я совсем не шучу, — покачала головой Лаодика. — Вызови их на состязание в мудрости. Ты победишь, я это точно знаю. И тогда они убегут сами, поджав хвосты, потому что ты превратишь их в посмешище.

— Нет, госпожа моя, — ответил после раздумья жрец. — Такой особе, как я, не подобает спорить с этим отребьем.

— Тогда чего ты хочешь от меня? — пристально посмотрела на него Лаодика. — Ты просишь, чтобы я изгнала слуг бога, которого почитают на моей родине? Я тебе уже сказала, я всего лишь слабая женщина. Если даже такой умудренный знаниями служитель Амона боится, что проиграет… Ты ведь боишься, Рамсеснахт?

— Конечно же, нет, — недобро зыркнул на нее жрец. — Я ничего не боюсь. Но такой спор не только подвергнет сомнению то, чему я служу, но и уравняет меня с этими отступниками. А это недопустимо.

— Тогда я не знаю, чем тебе помочь, — с сожалением в голосе ответила Лаодика.

— Госпожа услышана, — сухо произнес Рамсеснахт. — Позвольте вашему слуге, исполненному печали, удалиться прочь.

Жрец ушел, а Лаодика, побарабанив пальцами по столу, встала и пошла в соседние покои.

— Заскучал, мой хороший? — она бросила горсть зерна голубю, воркующему в клетке, сплетенной из тонкой лозы. — Ты сейчас полетишь в