Эсхатологический оптимизм. Философские размышления - Дарья Александровна Дугина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Олег умер 25 октября, в день смерти русского духовидца Юрия Витальевича Мамлеева. Я не верю в совпадения. «Tout se tient», как говорил один великий философ. Мир по-прежнему будет погружаться в ад, все ниже, в новый и новый круг: кризисы всех изводов, замена человека киборгом, приход «последних людей», которые будут моргать и говорить, что «счастье найдено» ими — вот, что будет развертываться перед нами. А где-то далеко, либо над миром, либо под ним в невидимом граде Китеж будет пир, на котором настоящий русский гусляр будет петь о конце времен. Иногда его будет слышно и нам. Надо только прислушаться…
Петербург А. Белого и инфернальная Россия
Инфернальная Россия Серебряного века
Здравствуйте, дорогие участники семинара. Сегодня мы спускаемся с вами в Россию. Нам придется отойти от солярной поэзии а la Николай Гумилев в духе:
Солнце свирепое, солнце грозящее,
Бога, в пространствах идущего,
Лицо сумасшедшее,
Солнце, сожги настоящее
Во имя грядущего,
Но помилуй прошедшее!
Это стихи Гумилева 1907 года, которые, по сути дела, можно назвать предманифестом оптимистического имперского евразийства. Вместе с тем, в Серебряном веке, когда мы начинаем изучать поле мифов и образов, мы сталкиваемся и с совершенно иной Россией — потусторонней, инфернальной, противоположной, с Россией-перевертышем, с Россией-дублем. Это именно та Россия, о которой мы сегодня говорим на семинаре в рамках подзаголовка «инфернальная».
Я бы хотела рассказать о такой инфернальной России на примере романа Андрея Белого «Петербург»[112]. Он был опубликован в 1916 году. В нем речь идет частично о событиях 1905 года. Это Россия радикального излома, Россия, в которой сталкиваются две парадигмы. С одной стороны, существует еще имперская Россия, заложенная Петром, чьим символом остается Медный всадник. Такая Россия описывается в романе как своего рода Левиафан — железная Империя с маккиавеллистски циничной и жесткой властью. С другой стороны, мы видим в романе появление новой парадигмы, которая приходит с Запада, но, как и имперская Россия, она основана на западных ценностях. Однако эти ценности уже иные. Мы видим приход социализма, новых идеологий и воззрений. Причем социализм представляется здесь совершенно не адаптированным к русскому культурному коду. И когда он оказывается на русской земле, он вступает с ней в совершенное противоречие, в диссонанс. Социализм не вживляется, как пересаженный черенок, не приживается к телу, к основному стволу русской души.
Таким образом, Серебряный век и роман «Петербург», как его яркое проявление, несут в себе два смысловых начала. Начала западной имперской России, которая была основана Петром (петровский вариант государства), и, с другой стороны, тоже западная форма социализма: и они скрещиваются между собой, воюют и составляют главную оппозицию в романе Белого.
Нерусские дубли Аполлона и Диониса
Почему, когда мы говорим об образах инфернальной России в Серебряном веке, я обращаюсь именно к роману Андрея Белого? По той причине, что «Петербург» Белого, — с его болезненностью, войной двух начал, каждое из которых не является подлинным, аутентичным для русского Логоса, — и описывает полнее всего «инфернальную Россию». В такой России не царствует русское, не царствует ни аполлоническое (православно-византийское), ни дионисийское (народное и крестьянское, сакрально-земледельческое) русское. Вместо русского государства и русского народа правят их дубли.
В романе, и это часто подчеркивают его исследователи, проведена тонкая линия борьбы аполлонизма и дионисийства. Стоит отметить, что аполлоническое начало представлено в романе довольно непривлекательным персонажем — Аполлоном Аполлоновичем Аблеуховым, довольно пожилым сенатором, который является типичным представителем солидной, но отчужденной и мертвенной, бюрократической системы. Государственный чиновник, который хочет идти вверх по карьерной лестнице. В нем от аполлонизма фактически не остается ничего, кроме того, что видит он Петербург как прямые линии, проспекты, а когда смотрит на острова, то всячески их ненавидит и хочет их прикрепить мостами к земле.
Его аполлонизм проявляется исключительно в поверхностных, плоских, и на самом деле совершенно не имеющих никакого отношения к реальному аполлонизму мыслях, заключениях, предпочтениях и желаниях. Например, желаниях прикрепить остров к земле, чтобы его не видеть, потому что остров напоминает ему беспорядок, хаос, размытость и возможность исчезнуть с того места, где он в данный момент находится, при том что ему нравится четкая геометрическая графика: прочерченные по линейке проспекты, вымеренные до сантиметров фасады зданий. Аполлон Аполлонович Аблеухов видит мир в перспективе параллелепипедов, квадратов и иных геометрических фигур.
Фигуре Аполлона Аполлоновича Аблеухова Белый противопоставляет другую фигуру — его сына Николая Аполлоновича Аблеухова, которого в шутку в романе ассоциируют с богом Дионисом. Когда Николай Аполлонович в преддверии совершения террористического акта против собственного отца делится с товарищем по террористической партии своими сомнениями, прежде чем зарядить и активировать бомбу, которая лежит у него в банке из-под сардин, тот называет его «Дионис терзаемый». Но что же в этом Дионисе собственно дионисийского? Неужели это тот греческий бог, который вольно парит над полями в свободном танце, преодолевая все дуальности, который одинаково невозмутим в радости и страдании, в жизни и смерти? Неужели это тот, кто, смеясь, искажает аполлоническую вертикаль, изгибая ее в волну или спираль — пусть даже прямыми линиями при этом выступают проспекты, квадраты парков и параллелепипеды дворцов — точные прямоугольные формы аполлонического, и уже очевидно, карикатурного стиля Аблеухова-отца? Отнюдь нет. Сын-Аблеухов — это также пародия на Диониса, его темный двойник. Он, конечно, никакой не Дионис, а скорее — Титан. И хотя его называют
