Чертов дом в Останкино - Добров Андрей Станиславович

– Да, – кивнул Петр. – Да. Готовься, Петр Андреевич, поставлю тебя на все тайные дела. Все помню. И как ты стрельцов на меня поднимал для Софьи, помню. Но и как сражался потом, как в Семибашенном замке два раза сидел у турок – тоже помню. И про то, как царевича привез – запомню крепко. Поэтому и назначаю начальником над всем розыском.

Он вдруг выпрямился, стремительно повернулся и подошел к столу. Толстой моментально поднялся и склонил голову так низко, что локоны его французского парика, рыжеватого, по моде Людовика-Солнце, улеглись на зеленое сукно скатерти.

– Но и ты запомни, – сказал царь, упершись узловатыми пальцами в столешницу. – Вранья я терпеть не буду. Вознес я тебя высоко, но чуть что – сам тут же, – он указал на стены камеры, – и окажешься. Раз уж я сына своего в Шлиссельбург посадил, то тебя не пощажу и подавно. Все ли понял?

Толстой не стал уверять императора в своей полнейшей преданности – Петр Алексеевич такого не любил. Самоуничижение считал слабостью. Царь при этом был падок на лесть, но лесть заслуженную. Льстить просто так при нем было опасно – Петр тут же начинал подозревать, что его собираются обмануть.

– Теперь что касается бабы, – сказал царь. – Я надеялся, что Алеша откажется от такой мысли. Либо подождет, пока не увидится со мной. Ребенок для него – соперник. Неужто он до этого не додумался? Поторопился, Леша. Или его поторопили?

– Эта Ефросинья торопила, – ответил Толстой. – Хотела обезопасить себя.

– Простая баба, а не дура, – кивнул Петр. – Когда родит?

– Скоро уже.

– Знаешь что, – задумчиво произнес царь. – Ты пристрой ее к старшему Брюсу. И накажи ей никогда никому не рассказывать, где была, с кем была и от кого ребенок.

– По-хорошему… – начал Толстой нерешительно. – Надо бы ее…

– Вместе с дитем? – спросил царь.

Толстой едва заметно кивнул.

– Так ведь это внук мой, – саркастически покачал головой Петр Алексеевич. – Так-то ты начинаешь о безопасности государственной заботиться? Предлагаешь царского родича укокошить?

– Если безопасность того требует, – тихо, но твердо ответил Толстой.

Петр посмотрел ему прямо в глаза и молча кивнул.

– Но не в этот раз, – сказал он твердо. – Баба простая, но умная – поймет, если ты скажешь, что выхода у нее два. Либо жить скромно, за каким-нибудь гарнизонным офицером. Либо… то, что ты предложил.

– А ребенок?

– Кровь Лопухиных. Пусть живет, не зная об этом. Я присмотрю. Вырастет, запишем его в Преображенский. А там – как сам себя поведет. Если увижу, что достоин, – открою всем. Если будет как Алешка – значит, не судьба ему стать царевичем. Понял?

– Понял.

В коридоре послышался топот сапог караула.

– Иди, – приказал Петр Алексеевич. – Оставь нас.

Толстой встал, прошел к двери и открыл ее. Царевич под охраной гвардейцев стоял, исподлобья осматривая допросную, будто искал дыбу или станок.

– Зайди, – приказал царь Петр. – И дверь затвори.

Толстой проскользнул в коридор и дал знак гвардейцам отойти подальше. Царь сел за стол и указал сыну на лавку у стены.

– Сядь.

Царевич повиновался. Петр Алексеевич смотрел на него тяжелым усталым взглядом. Потом спросил:

– Есть хочешь?

– Нет.

– А выпить?

– Да.

Петр Алексеевич открыл дверь и крикнул караульным, чтобы принесли вина и стаканов. Потом вернулся за стол.

– Осуждаешь меня?

Алексей поднял голову.

– Да, – сказал он тихо.

Царь поморщился.

– Твое право. А мое дело – защищать свой трон. И наследие предков моих.

– Они и мои тоже, – возразил Алексей.

– Ой ли? – саркастически спросил Петр, накачивая себя холодной злостью, – Ой ли? Твои предки – Лопухины. От моего отцовства ты, считай, отказался, когда сбежал.

– Отец, – прервал его царевич. – Ты простил меня за это. В письме своем, помнишь?

– За это – простил, – жестко ответил император. – А вот за сношения твои со шведом, которые открылись, я не прощал. И не прощу!

– Ты обещал! – возмутился Алексей. – Обещал, что не будет мне ни суда, ни темницы.

– Со шведом! – Петр грохнул кулаком по столу.

Дверь приоткрылась, и на пороге появился гвардеец с кувшином и латунными стаканами. Петр Алексеевич взял себя в руки.

– Поставь и иди, – приказал он преображенцу.

Когда дверь за гвардейцем закрылась, он разлил вино и передал один стакан сыну.

– Выпьем, – сказал Петр. – За здоровье братца твоего сводного, Петра Петровича! Пей лучше, может, и зачту тебе.

Но царевич выглядел крайне растерянным.

– Разве?.. – начал он.

– Что?

– Толстой сказал – братец мой помер.

Царь чуть не подавился.

– Что? – пробулькал он. – Помер?

А потом расхохотался:

– Вот скотина! Это он так тебя из Милана выманивал, значит. Сказал – Петр Петрович помер, мол, ступай на царство. Вот мерзавец-то!

– Что смешного? – сердито спросил царевич и поднес стакан к губам. Запрокинув голову, он выпил все до дна, а потом поставил стакан рядом на лавку.

– Нехорошо, конечно, – согласился царь, вытирая заслезившиеся глаза. – Стервец какой, ничем не брезгует. А?

Алексей задумался.

– Значит, братец жив, – сказал он тихо. – А меня ты выманил, чтобы лишить наследства и засадить в монастырь. Пока я был у цесаря, ты этого сделать не мог. А теперь я в твоей воле. Что же… я подпишу отречение.

– Нет, – сказал царь. – В монастырь – это раньше, до твоего побега. До твоих писем шведскому королю с предложением пойти на Россию в твою пользу.

– Не писал я ничего! – возмутился Алексей. – Никаких таких писем!

Петр, не отвечая, смотрел в стол.

– Не писал! Веришь ты мне? – закричал с досадой царевич.

– Не важно, – произнес Петр. – Достаточно и одного побега. Пока ты только мечтал о моей смерти, я мог согласиться и на монастырь. Я думал, Алешка – болтун. Мало ли что он там себе воображает. Но ты начал действовать, не подумав, что болтать – одно. А вот делать – уже другое. Ленивый мечтатель не опасен. Мечтатель действенный – вот угроза.

– Но я тоже твой сын.

– Сын…

Петр встал и подошел к окну, отвернувшись, чтобы Алексей не видел его сведенного судорогой лица.

– Сыновья у простых людей, – сказал он вдруг высоким скрежещущим голосом. – А у царя наследники! Разницу чуешь? Сколько я проживу – Бог ведает. А как помру – тут же все наши расколются: одни за Петьку встанут, а другие тебя захотят, потому что ты своих в случае победы оделишь и новой властью, и новым богатством.

– Я отрекусь. Я крест поцелую, – горячо возразил царевич.

– А им все равно, отречешься ты или нет. Потому что мать твоя – из боярского рода. А Петька мой – от Катерины. Куда ей, захудалой, против старых родов?

– Но если не в монастырь… то куда? – растерянно спросил Алексей.

Петр резко повернулся к нему страшным лицом. Правое веко у него подрагивало.

– Не мне это решать, – сказал он тяжело. – Завтра вынесу вопрос в Сенат. Как приговорят сенаторы, так и будет.

– Врешь! – закричал царевич. – Твои сенаторы решат, как ты задумал!

Он вдруг подозрительно сощурился.

– А Фрося? – спросил он. – Она ведь брюхата твоим внуком. Что ты с ним сделаешь, когда родит?

Петр снова сел за стол:

– Не твое дело. Малец родится вне брака.

Он вынул из кармана лист, вырванный из приходской книги.

– Видишь? Не было ничего!

– Было! – крикнул Алексей. – Перед Богом и людьми!

– Ну, с Богом пусть Синод разбирается, – ответил насмешливо Петр. – А люди – мои. Что прикажу, то и скажут. Родится дите – отдам его в хорошую семью. А Фросю свою не жалей. Она тебя не пожалела. Про шведа – это с ее слов записано.

– Пытали? – охнул царевич.

– Никто пальцем не тронул. Разве я зверь – брюхатую пытать?

Царевич встал, подхватив с лавки стакан, подошел к столу и налил до краев. Выпив, он вытер губы рукавом.

– Сколько мне еще осталось?

Царь пожал плечами, встал и вышел из камеры, кликнув караул.