Попутчик - Лорен Биел

Это такая киска, какой у нас здесь нет. — Его горячее дыхание с привкусом табака обдает мою шею.

Я не вижу и не слышу Лекса, идущего вдоль дома, пока он не оказывается на периферии моего зрения. Он приседает, держит пистолет и целится. Он может промахнуться, если будет целиться в голову мужчины, когда она так близко от моей.

Он, кажется, понимает это и опускает ствол. Лекс стреляет один раз, и звук хлюпающей плоти раздается позади меня, когда оглушительный грохот заставляет мои уши звенеть. Мужчина отшатывается назад, схватившись за бок. Он выглядит потрясенным, когда молча зажимает рану, кровь растекается по его пальцам.

Лекс прицеливается еще раз и пускает пулю в лицо мужчине, сбивая его с ног кровавым брызгом мозгового вещества вдоль крыльца. Я закрываю уши руками и приваливаюсь спиной к дому. Лекс бежит ко мне, но я не слышу, что он говорит, из-за звона в ушах. Он поднимает меня на ноги и тащит внутрь.

— Селена! — Он чмокает меня в щеку, обхватывая ее в последний раз. Он притягивает меня к своей груди, но это чувство безопасности исчезло.

Полностью пропало.

Мои уши начинают очищаться, остаточный звон становится тише, пока он почти не исчезает. Я не понимаю, что происходит, но Лекс садится на диван и сажает меня к себе на колени. Поворачиваю голову, чтобы прижаться к его шее, и он позволяет мне на мгновение, прежде чем заставить посмотреть на него. Его глаза блестят от проявления беспокойства, которого раньше у него не видела. Не тогда, когда Родни пытался сделать то, что сделал, или когда Брайс двинулся еще дальше.

— Мне так жаль, — шепчет он, убирая мои волосы назад. — Вот почему мне не понравилась твоя идея, кролик. Если бы что-то случилось, я знал, что ты будешь под перекрестным огнем. У меня не было выбора, кроме как обойти дом, чтобы мог выстрелить, не задев тебя, что означало, что он держал тебя в своих руках дольше, чем я когда-либо позволил бы.

— Я просто хотела избавиться от него, не причинив вреда никому другому, — шепчу я.

— Вот почему эта жизнь не предназначена для тебя. Ты должна ставить себя на первое место, а всех остальных — ниже. — Он прижимается своим лбом к моему. — На самом деле, у меня тоже не получается. Я ставлю тебя выше себя. Не могу даже последовать своему собственному гребаному совету. Ты даешь мне человечность, в которой я не нуждаюсь и не хочу. — Он вздыхает. — Но я не могу повернуть назад сейчас. Не с тобой здесь.

Я не уверен, что такое любовь, потому что никогда ее не чувствовал. Моя мать тоже не знала, что это такое. Я ничего не почувствовал, когда нашел свою мать мертвой. Почти почувствовал облегчение от того, что она больше не могла приводить своих “друзей”. Что перестану видеть, как ее трахают передо мной.

Для моих приемных родителей любовь имела свою цену. Пока им продолжали платить, они “любили” меня, но только перед социальными работниками, которые проверяли меня. Джек, старший ребенок, более облажавшийся, чем я, показал мне, как выжить в системе приемных семей, и это было не из-за чувств. Он показал мне, как отключить каждую часть себя, пока я не стану пустой оболочкой, способной к разрушению без мыслей или чувств. Люди больше думают о грязной посуде, которую они ставят в раковину, чем об убийстве кого-то.

Холодно. Бессердечно. Смертельно.

Это то, кем я был, и это то, что помогло мне выжить в тюрьме.

Но Селена меняет это для меня. Она меняет условия, которые были усовершенствованы задолго до ее рождения. У меня травма старше, чем она.

Я прижимаю ее к себе, прислушиваясь к каждому прерывистому вздоху. Мое сердце разрывается из-за нее. Этот кусок дерьма изнасиловал бы ее, и я не мог сразу вмешаться, потому что не хотел, чтобы он, блядь, убил ее. Этого и боялся, когда брал ее с собой. У нее такой взгляд — милая невинность. Когда я вижу это в ней, хочу разорвать ее на части и жестоко обращаться с ней. Когда другие мужчины видят это, я узнаю тот же голод.

Несмотря на то, что я могу контролировать эту свою сторону, когда дело касается ее, другие не могут, и она всегда будет подвергаться риску того, что у нее украдут большую часть. Я не могу взять ее с собой через границу, но понятия не имею, как заставлю ее остаться. Но я должен. Она не в безопасности со мной, и она не была бы в безопасности рядом с людьми, с которыми мне пришлось бы общаться, чтобы выжить. Я безвозвратно разрываюсь между эгоистичным желанием удержать ее или самоотверженно отпустить, чтобы обеспечить безопасность.

Ее губы надуваются, а мой член дергается под ней. Я все еще хочу выебать из нее эту сладость и наполнить своей темнотой. Хочу брать ее, пока у нее не перестанет биться сердце для кого-то, кроме меня, пока у нее не исчезнет чувство вины или сожаления о людях, которых мы убиваем, чтобы наши сердца бились вместе.

Я хватаю ее за подбородок и целую.

— Как далеко он успел зайти? — Я боялся спросить, потому что не думаю, что смогу справиться с ответом, но мне нужно знать, отрублю ли руки этому ублюдку, прежде чем похороню его.

Она качает головой.

— Только запустил руку мне в штаны.

Одна рука, которую отрублю и засуну ему в задницу, прежде чем закопаю его в землю за то, что он так к ней прикасался.

Ее киска моя.

Делаю глубокий вдох, останавливая шквал собственнических мыслей. Я должен отпустить ее. Должен подавить свою потребность обладать ею, прежде чем мы оба окажемся мертвыми или в тюрьме.

— Я знаю, что ты будешь бороться со мной из-за этого, зубами и гребаными ногтями, но ты не можешь остаться со мной, Селена. — Я касаюсь ее лица. — Знаю, что ты хочешь, и я тоже этого хочу, но нельзя. Я думал, ты должна бояться волка, но есть хищники и покрупнее меня. Я должен обеспечить твою безопасность. Это единственное, что я пообещал себе, что сделаю, и это единственное, от чего не собираюсь отступать.

Она качает головой.

— Нет, я не принимаю это дерьмовое оправдание, чтобы избавиться от меня.

— Это не дерьмовое оправдание, кролик. Дерьмовые оправдания — это то, что я придумывал себе, чтобы оправдать то, почему