Палач и Черная птичка (ЛП) - Уивер Бринн

— Теперь, выяснив, что мои слова — это обещания, — выдавливает он, усиливая ритм своих толчков, — нам следует прояснить другой твой вопрос.

Я дрожу, обливаюсь потом, теряюсь в каком-то бессмысленном измерении, где испытываюсь лишь чувство острого удовольствия, переплетенного с легким дискомфортом, но не возражаю, потому что это только усиливает эйфорическую дымку. Роуэн подхватил непрерывный ритм глубоких толчков, а я не могу даже вспомнить свое собственное имя, не говоря уже о вопросе, который задала несколько минут назад.

— Вопрос… какой…?

Я слышу ухмылку в его раздраженном смехе. Черт побери. Я не способна связать воедино простое предложение, а этот мужчина безжалостно трахает меня, вероятно, готовый пересказать всю историю Наполеоновской войны год за годом.

Роуэн наклоняется ближе, замедляет свои толчки, накрывает мою спину теплом своего тела. Одна из его рук находит мою грудь, он перекатывает сосок между пальцами, обдувая мою шею прохладным воздухом, отчего я вздрагиваю.

— Насчет татуировки, Слоан, — говорит он слащавым голосом. — Ты спросила, почему я набил тату.

Я хнычу, когда глубокий толчок приближает меня к интенсивному оргазму, который почти в пределах досягаемости.

— Точно… а-а-ах…

— Есть какие-нибудь предположения?

Прижимаю лоб к руке, издаю сдавленный крик.

— …я тебе… нравлюсь…?

— Потому что ты мне нравишься? — Роуэн недоверчиво хихикает. — Как… ты… серьезно? Господи, Слоан. Ты чертовски великолепна, но иногда делаешь вид, будто не понимаешь. Правда думаешь, что ты мне просто нравишься, когда я вставил в рамку рисунок, который ты оставила для меня на клочке бумаги, вырванном из блокнота? Тот, который я повесил на кухне, чтобы смотреть на него каждый день и думать о тебе? Думаешь, ты мне просто нравишься, когда я вытатуировал его на своей коже? Я играю в эту гребаную игру каждый год и разрываю себе сердце, наблюдая, как ты уходишь каждый раз только для того, чтобы встретиться снова, и ты мне нравишься? Думаешь, ты мне просто нравишься, когда я трахаю тебя вот так?

Темп ускоряется. Горячая ладонь Роуэна ласкает мою грудь. Он вонзается в меня. Я выкрикиваю его имя, и он трахает сильнее.

— Я бы убил ради тебя, хотя так и было. Я бы делал это снова, каждый чертов день. Вывернулся бы наизнанку ради тебя. Я бы за тебя умер. Ты мне не просто нравишься, Слоан, и ты, блять, это знаешь.

Яростные толчки отбрасывают меня за край. Звезды разбиваются вдребезги перед взором. Звук, которого я никогда раньше не издавала, срывается с моих губ, когда оргазм разрывает меня на части.

Я не кончаю. Я взрываюсь.

Рука Роуэна обвивается вокруг моей талии, он прижимает меня к себе, когда кончает, мое имя заглушается биением сердца, которое гремит у меня в ушах.

Его дыхание все еще прерывистое, грудь вздрагивает, когда я выключаю игрушку, и он шепчет мне в шею:

— Ты мне не просто «нравишься», понимаешь?

Я киваю.

Пальцы Роуэна обводят мой подбородок, мягко и медленно, и я склоняюсь к этому прикосновению, когда его ладонь останавливается на моей щеке.

— И я тебе тоже не просто «нравлюсь», да?

Это не вопрос. Даже не требование. Это потребность освободиться от места, где, как ему кажется, он был один.

Ключ проскальзывает в замке, когда слова Ларк эхом отдаются в моей голове сквозь бешеный стук сердца.

«Побудь храброй ради себя, для разнообразия».

Все эти «что, если» я откладываю в сторону. Все, кроме одного.

— Нет, — шепчу я. — Ты мне не просто нравишься, Роуэн. Я все время думаю о тебе. Скучаю по тебе каждый день. Ты появился в один момент, и с тех пор все изменилось. И это пугает меня. Очень сильно.

Роуэн прижимается поцелуем к моему плечу, а его большой палец скользит по моей щеке.

— Я знаю.

— Ты храбрее меня.

— Нет, Слоан, — говорит он с тихим смешком и отстраняется. — Я просто безрассуднее, у меня меньше чувства самосохранения. Но мне тоже страшно.

Я наблюдаю, как он встает с кровати, идет в ванную, возвращается с полотенцем и салфетками. Очищает мою кожу нежными движениями, его внимание приковано к движению своей руки, а лоб наморщен, кажется, он глубоко задумывается.

— Чего ты боишься? — спрашиваю я, когда тишина надолго растягивается, пробирая меня до костей.

Роуэн пожимает плечами, не поднимая глаз, говорит:

— Не знаю. То, что мои глазные яблоки высосут из головы пылесосом, мне часто снится такой кошмар. Не знаю, почему, — когда я хлопаю его по руке, стоическая маска Роуэна наконец-то расплывается в слабой улыбке. Но она медленно угасает, и он еще немного молчит. — Боюсь, что ты уничтожишь меня. А я уничтожу тебя.

Я драматично выдыхаю.

— Сразу в крайность, да? Лучше пугаться того факта, что мы живем в разных штатах, или, что мы оба безумно заняты на работе, или, что у меня только одна подруга, а ты общаешься со всем Бостоном. Нет. Пошел прямо на рожон.

Его улыбка возвращается, но я все еще вижу в его глазах, как страх цепляется за мысли, проникая и в мои.

— Не вижу в этом ничего сложного. Мы просто должны делать то, что делают нормальные люди. Разговаривать и все такое.

— У нас нет нормального опыта общения с обычными людьми, — я показываю на свое лицо. — Вещественное доказательство. Мы можем пойти выпить пива.

— Тогда у нас хорошо получится. Просто нужно практиковаться.

Кажется так просто, да? Практика. Стараться лучше. Немного сильнее. Трудно представить, как преодолеть эти препятствия, которые кажутся горами, пока стоишь в их тени. Но я никогда не поднимусь, если буду просто стоять на месте. И Ларк была права, я одинока, пока прячусь в тени.

Поэтому продолжаю задавать себе один и тот же вопрос: что, если я попробую?

Не позволяю теряться в поисках ответа. Потому что настоящий ответ таков: я не знаю. Я никогда не пыталась и даже не раздумывала об этом.

Не отвечай на вопрос. Просто попробуй.

Вот о чем я думаю, когда смотрю на свое отражение в зеркале в ванной. Об этом я думаю, когда возвращаюсь к кровати, и Роуэн помогает мне надеть майку и повязку на руку. Об этом я думаю, когда ложусь рядом с ним. Он наблюдает за мной, а я смотрю на него в ответ. Его веки тяжелеют, как и у меня, но он отказывается отводить взгляд. А я думаю: «просто попробуй».

Вытаскиваю правую руку из-под себя и поднимаю кулак между нами.

— Камень-ножницы-бумага.

— Зачем?

— Давай, красавчик.

Он одаривает меня подозрительной ухмылкой, а затем встречает мой кулак своим. На счет «три» мы делаем свой выбор. У Роуэна камень. У меня ножницы.

В большинстве случаев в играх «камень-ножницы-бумага» побеждает камень. Я посмотрела правила после первой встречи с Роуэном, когда он предложил этот способ на случай ничьей. И да, я знала, что Роуэн почти всегда выбирает камень.

— И что я выиграл? — спрашивает он.

— Ты можешь спросить меня о чем угодно, и я честно тебе отвечу.

Его глаза вспыхивают в тусклом свете.

— Серьезно?

— Ага. Давай. Что угодно.

Роуэн прикусывает губу, размышляя. Ему требуется много времени, чтобы определиться с вопросом.

— Ты хотела уехать, когда мы были в Западной Вирджинии, а я убил Фрэнсиса. Почему не уехала?

Образ Роуэна, стоящего на коленях на дороге, всплывает в голове. Я столько раз думала об этом, о том, как он обрушивал безжалостные удары на человека, зажатого в тисках безумия. Я наблюдала из тени, и когда Роуэн замедлился и остановился, я попятилась. Уйти было самым разумным поступком. Он явно был не в себе. Опасен. Всего несколько мгновений назад он схватил меня за горло, и, несмотря на испуг, я все еще доверяла ему. Часть меня знала, что он оттолкнул меня от Фрэнсиса и машины, чтобы спрятать в тени. И когда все закончилось, мой разум кричал бежать, но сердце видело сломленного человека на дороге, изо всех сил пытающегося найти себя в тумане ярости.

И первым словом, сорвавшимся с его губ, было мое имя.