Маша и Гром - Виктория Богачева

Эта девчонка все сделает, как надо.

Утром, когда я, наконец, продрал глаза в квартире у Настасьи и созвонился с Аверой, чтобы договориться о встречи, он между делом сказал.

— Твоя девчонка, к слову, вчера вечером от нас ушла. Даже Маринке ничего не сказала. Куртку забрала и свалила, короче.

Вот же заносчивая гордячка.

Глава 13. Маша

Как самая распоследняя дура на планете, я прождала Громова до позднего вечера в тот день. Он же сказал «посидеть до вечера» в квартире, и я так сделала. О чем невероятно пожалела. Не знаю, на что я надеялась и что представляла? Что он вернется в квартиру своего друга и расскажет мне, как жить дальше? Успокоит, что они позаботились — каким-угодно образом, я даже знать не хочу — о теле человека, которого я убила? Сообщит вообще хоть что-нибудь? Например, ждать ли мне ментов с вопросами об аварии и перестрелке, и если да, то что я должна им отвечать? Денег, наконец, предложит, он же пытался сделать это в первый раз, почему бы не повторить сейчас? Тем более, это стало актуальнее, потому что работы я, вероятно, уже лишилась. Трёхдневный прогул без какого-либо предупреждения мне не простят.

В общем, я надеялась хоть на что-нибудь, и я ждала его. По-настоящему сидела и ждала, прислушиваясь к шуму за дверью. Марина, жена его друга, ушла сразу после завтрака, ничего мне не сказав.

Они все просто оставили меня одну в этой огромной квартире, полностью предоставленную самой себе. От такой наглости и пренебрежения я даже немного на них обиделась. А если я что-нибудь украду? Например, пистолет. Взломаю сейф? Разобью какую-нибудь шикарную хрустальную вазу? Вот за столько меня за человека они не считали, что даже совсем не боялись. Так, мелкая сошка, какая-то девка, прибившаяся волей судьбы к Громову. Предмет интерьера, который можно не воспринимать всерьез.

С другой стороны, такое отношение мне было на руку. Потому что едва за Мариной закрылась входная дверь, я сразу же позвонила маме с их домашнего телефона. Каким же облегчением было просто услышать ее голос и сказать, что со мной все в порядке. Что я цела и невредима и скоро поеду домой. Даже не представляю, о чем думала мама все это время. Мы поговорили совсем немного: во-первых, я боялась, что Марина вот-вот вернется, я же не знала, что она ушла на целый день, а во-вторых, маму позвал кто-то из охраны. Я пообещала ей, что завтра позвоню уже из своей коммуналки.

И после короткого разговора с мамой я отправилась на кухню: ждать. Пошел час, другой. Закончился короткий осенний день, за окном сгустились сумерки. В домах напротив зажглись желтые окошки: семьи возвращались домой с работы и учебы. Возле окна на подоконнике стоял кассетный магнитофон, какая-то последняя модель «Сони». Рядом же с ним высилась стопка коробочек с кассетами. Среди них нашелся Цой, которого я сразу же и включила. Пространство огромной кухни заполнил его низкий, хриплый голос, и с музыкой сразу же стало повеселее.

Но в тот день, пока я сидела на чужой кухне в чужой квартире и ждала чужого мне человека, то как никогда остро почувствовала собственное одиночество.

Одиночество и никому не нужность, кроме, пожалуй, мамы. Очевидно же, что Громов, который отмахнулся от меня утром, давно забыл о своих собственных словах. Возвращаться сюда он не планирует. Тем более возвращаться за мной. Как я только могла вообразить себе иной исход? Представила его — кем? Благородным рыцарем, который спасет даму в беде? Надежным и честным человеком, которому не насрать на то, в какое дерьмо я вляпалась по его, между прочим, вине. Мужчиной, который не начнет мелко мстить женщине за ее нежелание ложиться с ним пьяным в постель и служить инструментом, чтобы он мог забыться?

Мне было так обидно, так непередаваемо обидно, как бывает только ребенку. Я сама не могла взять в толк, что такое со мной творится. Я была обычно гораздо рациональнее и собраннее. «Не очаровывайся, чтобы потом не разочаровываться» — так сказал мне когда-то Бражник, и спустя пару лет я могу уверенно заявить, что это были самые мудрые его слова. Этого совета я придерживалась последние годы, но на этой неделе что-то во мне как будто сломалось.

Почему-то я решила, что Громов поведет себя иначе. Что он — нормальный, несмотря на свое прошлое, да и настоящее. Я очень сильно перенервничала в последнее время, ничем иным я свое помутнение объяснить не могу.

Но когда мы жили на этой даче, и он колол дрова и топил ими печку, и потом, когда мы курили вдвоем на убитой, обшарпанной кухне, и спали на этих кроватях, что-то внутри меня начало смотреть на Громова иначе. Я словно увидела в нем человека за всей этой бандитской оболочкой.

Напрасно.

Не в первый раз, Маша, не в первый раз ты наступаешь на эти грабли. Хорошо еще, что глупостей никаких не успела сделать. Например, переспать с ним.

Когда часы показали половину девятого, я выключила магнитофон и встала со стула. Прихрамывая, я дошла до прихожей, сняла с вешалки свой огромный ватник, по-прежнему покрытый тонким слоем засохшей грязи, надела его и потянулась уже к замку на двери, когда поняла, что у меня нет денег. Ни копейки нет, ведь и моя куртка, и сумка остались в перевернувшейся после аварии машины.

Я покраснела, наверное, до кончиков ушей, когда мой взгляд упал на чужие куртки и пальто, висевшие в шкафу. На тумбочке валялись небрежно открытые дамские сумки. Чувствуя себе еще более жалкой и несчастной, хотя, казалось, куда уже сильнее, я обшарила несколько карманов. Можно называть это, как угодно, можно оправдывать тем, что Громов оказался козлом, но в любом случае, я украла у чужих людей деньги. Да, немного; да, только на проезд и еще чуть-чуть с запасом, на всякий случай. Но эти деньги были не моими, мне их никто не давал, я взяла их у чужих людей.

Было так стыдно и противно от самой себя. И еще горько. От того, чем я была вынуждена заниматься. От того, что некому было мне помочь. От того, что я чувствовала себя самым одиноким человеком во всем мире.

Домой в коммуналку я добралась как в тумане. С больной ногой это заняло почти вечность, потому что я ходила в три раза медленнее, и