Сказки детского Леса - StEll Ir

Они постояли немного ещё на полянке, попрыгали на левой ножке («для вытряхивания из головы ерунды», сказала Ёлочка) и отправились в путь.

Первым ехал, гордо восседая на коньке-горбунке третьей степени её высочества лейб-гвардейского полка, Соловей-разбойник. А не когда-то скромный и застенчивый брат-сурок. За ним шли заяц со своей махонькой и лис со своим войском обученных улюлей. Ворона, не менее важно, чем брат-Соловей-разбойник шествовал поводя от обилия глюков кончиками крыльев над землёй и по воздуху. Отчего становился похож на танцующего на собственной свадьбе журавля. Ёлочка и колобок шли вообще непонятно где, потому что у них была повышенная прыгальность и в строю они никак бы не помещались. Они появлялись то впереди, то с одного или другого боку, то наверху, то не появлялись совсем. За всем этим беспорядком следил мишутка, шедший позже всех самый позади. Он беспокоился, чтоб никто не потерялся и следил. За тем чтобы не потерялся сам мишутка следить было некому и он иногда кормил с рук розовых белочек золочёными орешками и никто этого не замечал.

Они шли, шли, шли, шли, шли, шли. Шли. И захотели есть. Потому что давно был обед, а махонькой и вообще пора был уже тихий час. Так получился привал. Привал был первый и поэтому решили делать его недолгим. Ёлочка подоставала всем неизвестно откуда сырные шарики с внутри дырочками и разноцветные пакетики с молоком и все пообедали скоро совсем. Так что ворона даже не успел внимательно изучить строение всех дырочек в своих сырных шариках. Поэтому он оставил один сырный шарик себе на дорожку и в дороге уже принялся внимательно-превнимательно его изучать. На дорогу ворона уже не смотрел и мишутка еле успевал и кормить розовых белочек и смотреть, чтоб ворону не заводило то вправо, то влево, как учёного кота. А махоньку на тихий час заяц положил себе в карман.

А вечером лес кончился. Сразу. Совсем. Они вышли на опушку, а перед ними было большое-пребольшое поле, так что даже второго края у него не было видно.

- Вот это полянка! - замер от удивления выпрыгнувший вперёд всех колобок.

- Наверное, это не полянка… - задумчиво сказал заяц и посадил на всякий случай скакавшую махоньку себе на лапу.

- Это степь! - радостно объяснила Ёлочка. - Бескрайняя. Здесь можно кувыркаться сколько захочешь!

И Ёлочка запрыгала зелёным огоньком по вечерней степи. Но вообще-то кувыркаться было уже немного поздно и поэтому кувыркались все не очень долго, а потом сбились в кучку, проголодались и для полного вечернего порядку немного напугались и притаились. Ёлочка пособирала по степи странствующие огоньки и у них появился костёр. Мишутка сходил в лес, принёс хрустящего хворосту и костра теперь должно было хватить до самого аж утра.

Они сидели тихие, вокруг костра, с вытянутыми к огоньку носиками.

- Вот, - сказала Ёлочка.

- Что? - спросил колобок.

- Двери, - сказала Ёлочка. - С печатями. С тремя…

- Где??? - все носики повернулись к Ёлочке.

- Вот, - показала Ёлочка пальчиком прямо в степь. Все обернулись, а прямо посреди поля у них за спинками стояли двери. Три. С печатями. За дверями ничего не было и было даже немного смешно.

- Хе, - сказал, как будто немного смеялся, а на самом деле немного боялся, брат-сурок. - Интересно, а почему за ними ничего нет?

- Интересно, а почему воробьи не бывают перелётные? - не совсем кстати вспомнил давно беспокоивший его вопрос мишутка.

- За ними есть, - сказала Ёлочка, но только надо туда войти.

- Сейчас пойдём или поужинаем сначала? - спросил заяц, но Ёлочка сказала:

- Нет-нет, туда всем не надо и нельзя. Там надо только по один. Войти и выйти, а что там - не знает никто.

- Понял, - сразу понял мишук. - Я пойду.

- А я пойду во вторую дверь, - подумал и сказал лис.

- А ты, махонька, меня здесь подождёшь, - сказал заяц, но махонька запищала тут же и заяц сказал «Понял!» и посадил махоньку в карман и пошёл к третьей двери. Они открыли сразу три печати и каждый вошли в свою дверь, а остальные притихли совсем тогда и стали ждать своих товарищей в сгущавшихся сумерках.

А Ёлочка сказала, что так будет слишком страшно ждать. Лучше готовить всем ужин. И тогда и ушедшие товарищи прийдут, а тут уже покушать есть и обрадуются. Все согласились и зашныряли возле костра.

Седьмой день зайка шёл по горам. В тротиловом эквиваленте его рюкзак насчитывал настолько много килограмм, что если бы не зайкины учёные очки, то никто бы и не поверил. А верить всё равно было некому. Кроме махоньки у зайки никого не было рядом, а махонька и с очками и без очков всегда зайке верила.

- Мы взорвём всё вечером. Или утром - думал вслух зайка и махонька только слушала его и прижимала к губам ладошки. Чтобы теплей. Здесь было очень холодно.

«Не бойся, я с тобой!», шептала приходившая паранойя, но он и не боялся, ему очень нужно просто было. Взорвать. Взорвать этот не несущий никогда никому тепла мир.

До сейсмологической станции оставалось немного совсем, а там рукой подать - тоннель и вход. А там - пульт. Управления. Очень удобная вещь для любого спасателя мира или какого-нибудь человечества. Каким заяц сейчас вот и был.

На сейсмологической станции его отогрели и дали махонькой конфету и чаю. Ему поставили градусник, потому что он постоянно бредил, но дальше потом отпустили: уж очень рвался. Только насыпали в дорогу полную горсть аспирину и выдали потеплей снаряжение.

Одинокий сторож в тоннеле был сед и смешон со своей трёхсотлетней ружбайкой. А заяц ожидал здесь полосы боёв.

- Взрывать? - совсем не сердито спросил сторож.

- Взрывать! - решительно подтвердил зайка.

- А другого ведь нет, - предупредил ещё сторож. - Мира-то.

- Но и в таком жить так больше нельзя, - сказал зайка. Пересадил махоньку из бокового кармашка во внутренний нагрудный, поправил рюкзак, вгрызшийся лямками в плечи и пошёл по тоннелю вниз.

…он настроил внимательно пульт управления и тротиловый эквивалент. Положил лапку на красный тёплый почему-то рычажок и стал жить. Ещё немного, на всякий случай. Он сидел, смотрел раскосыми потерявшимися во времени глазами в стену напротив и не видел совершенно стены. «Сначала не станет махоньки и с ней моего сердца, потом не станет меня, а потом не останется уже совсем и этого всего безобразия». Зайка был очень большой учёный и наверное даже слишком много он знал. О человеческих слабостях и о бесчеловечных экспериментах. О мировых планах и о всемирном безнадёжии. О желании жить и о почти вымершем детстве. О детстве он вспоминать любил. И сейчас на него опять вдруг нахлынули разбегающиеся из умывальников мылы душистые, кувыркающиеся на зелёных полянках отряды курносых ежат и бельчата сидящие втроём в потерянной рукавичке. Лапка на красном тёплом рычажке ослабла немного и хотела повернуть не в ту сторону. Тогда бы ничего не было. Кумулятивный заряд просто хорошо согрел бы внутри землю и всё. Зайка посмотрел внимательно на ладошку. Он вспомнил, как дети в осаждённом городе докушивали остатки душистого мыла от голода и просили у мамы ещё. А ещё не было. А ещё не было уже мамы, только дети об этом не знали. Как из зелёных полянок сделали топливо для публичных домов и как земля день за днём насильно отучалась рожать. А бельчата в своей рукавичке остались навсегда в раненом сердце зайки и он тихо тогда прижал лапку другую к махонькой и к сердцу, засмеялся от всей своей чистой души и той лапкой крутанул красный и тёплый зачем-то рычажок уже точно - туда. Куда надо.

«Странно», подумал зайка. Уже не было не только его с махонькой, но и всю измученную планету стёрло в бестелесный невидь-порошок. А он видел и думал и видел. Видел, как горит, болит и рождается плача ещё в родовых муках новый, смешной и взъерошенный зелёный мир.

- Ну держись, трулялята! - сказал лис своему войску и подвинул бескозырку на затылок. Держаться было с чего: по степи неслись на них стаи диких кенгуру. Подхваченные кенгуриным ураганом лис и стайка его улюлей помчались по степи стараясь не потерять друг дружку и хотя бы держаться вместе. Они бежали долго. Улюли перешли на лёгкий лёт и помогали бежать лису, когда он сильно совсем уставал. Мысли не было, мысли разбежались почти все сразу после начала бега и всё было монотонно, непонятно и нелегко. Лису было тяжело и улюлям было тяжело, а кенгуры бежали как заведённые, но у них по сумкам были детёныши и им тоже было тяжело. На сорок седьмом часу непрерывного бега кенгуру выстроились в организованный порядок и кенгуриным клином потянулись ввысь покидая надоевшую им знойную землю. Они исчезали за горизонтом, жалобно курлыкая по-кенгуриному и каждому тогда становилось ясно, что близка уже, очень близка осень. А лис со стайкой улюлей продолжали мчаться по голой степи. Теперь они олицетворяли собой не прерывающее свой ход время. Для кого и зачем они олицетворяли их беспокоило мало. У лиса развевались по ветру ленточки морской бескозырки «Крейсер Приехал» и это было куда важнее. В четвёртый раз совершив кругосветное путешествие лис наткнулся на первую мысль. Первая мысль сказала: «без труда, не вымешь и рыбку из пруда». Тогда лис сразу остановился и понял, что он не мог совершить четыре кругосветных путешествия не останавливаясь и бегом и это наверняка был прорыв враждебной деструкции. Тогда лис собрал улюлей в отряд и пошёл на приступ ближайшей средневековой крепости. Крепость сдалась без боя, что вовсе не укрепило лиса в реальности всего происходящего. Весь исходясь в сомнениях лис открыл и закрыл один закон Архимеда и три закона Ньютона. Теперь сомнений не оставалось - опереться в этом мире было не на что. Фундаментальные понятия здесь были не основательней легковесных суждений, а сопротивление материалов заключалось единственно в психоневрологических расстройствах животных и людей. «Поэтому и улетели кенгуру…», объяснил грустно лис улюлям. Улюли были согласны с лисом, хоть и по-прежнему серьёзности в отношениях к жизни не проявляли. И тогда лис решил заложить краеугольный камень плотности и основательности в этот безумный мир. С сожалением, но с непреклонною твёрдостью он снял с себя и положил на камушек скафандр и на него сверху матросскую бескозырку с деструктивною надписью «Крейсер Приехал». После этого он тщательно пересчитал свои лапы и ещё раз, и ещё, и ещё. Пока не убедился твёрдо и основательно, что их четыре. Четыре лапы. Тогда он собрал, построил улюлят и вышел из второй двери.