Сказки детского Леса - StEll Ir

Сон

Она умела согревать взглядом сердца. Как-то хорошо было рядом, и она умела быть где-то рядышком со всем всегда. Она была его дочь, и он был счастливый король. Но шло уже, надвигалось не оглядываясь, что-то забытое нами совсем. И двор счастливого короля был весел и тих присутствием детских глаз принцессы. И в стране было хорошо, и жили мы вместе. А только в окошко то ли растворённое, в дверку незапертую птичка маленькая лёгонькая без стука впорхнула. Заболело, заволокло, застоналось сердцем да поздно было уже видать.

Давным-давно за тридевять отсюда земель в тридесятом царстве правил мудрый царь Сигизмунд. Не в года мудр был царь Сигизмунд. И охотник славный был царь, и собралась тогда ещё царская охота мало не со всего царства на загон дикого зверя. Свиреп и страшен дикий зверь. Дикий зверь царского леса. И печать на роду царя Сигизмунда биться со свирепым зверем. И праотцы мудрого царя Сигизмунда собирали невиданную по размаху царскую охоту и уходили на загон дикого зверя. И многие побеждали, всякий раз побеждали, но каждому вновь взошедшему идти на зверя. И говорили поэтому ещё, что дикий, свирепый и страшный, зверь - вечен. Всадники царства всего ополчились, оставили за плечами жён и малых детей и спешили на верную службу мудрому царю Сигизмунду. Необъятен лес дремучий великой царской охоты, но неисчислимо и воинство и вот уже обложен был дремучий лес. Перекрыты тропинки, окрещёны дорожки, лишь входами обернулись выходы все.

- Утром начало! - тихо сказал царь Сигизмунд наречённому брату верному Добрыне и князь Добрыня ответил негромко:

- Да поможет нам бог…

- Здесь прохладно по ночам и почему-то всё время как будто хочется пить, - говорил царь, устраивая себе постель из сушняка в углу походной палатки. Яркий маленький огонёк керосиновой лампы стоявшей на столе посредине палатки временами покачивался, и подрагивали загадочные тени на стенах и в дальних уголках.

- Здесь всегда так, - отражался огонёк в задумчивом взгляде Добрыни. - Мой дед ходил на зверя с царём Артуром, и он всегда говорил, что от холода и жажды здесь уйти невозможно, хуже делается только пытающимся уйти. Дед говорил, что это холод и жажда вечного зверя, они прекращаются, когда зверь убит.

- Когда зверь убит… Зверь убит? - царь переспросил, устало опускаясь на лежак из хвороста. - Разве бывает зверь убит, если он приходит снова и снова к каждому из нас? Ты знаешь, Добрыня, я долго очень думал над тем почему он как обречённый возвращается опять и опять. Должно быть, что-то не так, если он никак не может уйти насовсем. Ведь это очень больно и страшно умирать каждый раз, только чтобы вернуться и умереть опять всё так же, от того же, непонятно зачем. Наш род, сколько ещё существует память о нём, сражается с диким зверем, но и зверь в муках жив и нет успокоения даже умершим так давно уже праотцам моим. Сначала мы убивали его из страха, потому что очень долго боялись, что зверь прийдёт и сможет погубить нас и наших детей, но он никогда не выходил из царского леса и был страшен и свиреп только в лесу. Тогда мы перестали бояться и тогда начали убивать зверя из гордости, добывая пустую славу победы над ним, страшным и свирепым. Но победить оказалось мог каждый и каждый из рода побеждал вновь и вновь. Слава доблестных побед обратилась в дым, побеждать стало не страшно и незачем. Тогда пробовали забыть, но каждый в роду должен встретиться со зверем и, не зная зачем, убивали, придумав какую-то неправильную жалость. Всё хотели избавить от мук жизни его, но он возвращается, он возвращается и мне кажется, что я весь чувствую его не утихающую боль. Наверное, это боль безысходности. У дикого зверя нет выхода. И иногда мне кажется, Добрыня, что я не убью дикого зверя.

Отвёл от точки неподвижной глаза верный князь Добрыня и долгим взглядом смотрел в глаза своему царю

- Мой дед один раз сказал мне также. Царь Артур сказал, что не убьёт зверя. Но дикий зверь свиреп и страшен при встрече и царь Артур убил дикого зверя. Видимо его приходится убить всё равно. Хоть до следующего возвращения мучиться не будет и нас мучить. Когда убьёшь, тогда уже ни холода, ни жажды, и в царстве всём тогда спокойно становится и всем спокойно до следующего раза. Просто мы так живём, привыкли как-то мы здесь. Нам плохо, когда зверь есть, хорошо, когда зверя нет, вот и всё. Наверное, отсюда и в самом деле нет выхода, и не только ему, но и нам. Но выход есть всегда, выход не найден, но выход есть.

- Я уйду искать выход, - сказал тогда мудрый царь Сигизмунд и добавил тихо: утром начало…

- Пусть тебе поможет сердце… - отозвался тогда верный друг Добрыня.

А мы тогда жили с тобой на маленьком тихом острове в каком-то очень далёком и совсем необъятном океане. Океан был огромен настолько, что кроме океана уже не было ничего, а остров был маленький и очень уютный для нас, потому что на маленьком острове мы всегда вместе. И с нами всегда шорохом изумрудные травы, лёгкие ветры в зарослях зелёных деревьев и птицы, прилетавшие откуда-то от солнца. Нам неведомы были короли и цари потерянных во вселенной стран.

Неведомы, да грустью отозвалось что-то в краешках твоих всегда лучившихся солнышком глаз. Лёгкой тенью пробежало, да след оставило. След оставило, да силы мои собрало все, до последнего глотка все. Понял тогда, что и мне бессмертному не пережить этих капелек грусти в распахнутых навстречу солнышку твоих детских глазах. И тогда я не понял, а почувствовал, что мне надо жить.

Молодой король был до безумия влюблён в неё. И ничто уже не могло помешать, отнять, разлучить. Она пришла ранним утром на свидание в проникнутый светом солнечный королевский сад.

- Я люблю тебя, - сказал молодой король. А она взглянула чистыми глазами на огонь его пламенных глаз и тихо сказала: «Я твоя смерть».

Они были честны и чисты друг перед другом, молодой король и его прекрасная смерть. Да только дрогнуло что-то в груди, вскрикнулось, проступило бледностью на лице молодого короля. И, «рано…», шёпотом отдалось в молодых пламенных устах.

- Хорошо… всё… это… ничего… не страшно… совсем… мне совсем не больно… - тихо проговорила тогда прекрасная смерть.

У смерти всегда в запасе есть немножко времени, своего времени. И прекрасная смерть, любившая впервые и навсегда, отдала маленький запас своего времени весь до последнего года молодому королю. И весь последний год молодой король и его прекрасная королева-смерть были счастливы и улыбки не покидали их лиц. Но год был всего лишь мигом для них влюблённых. Прекрасная смерть не смогла больше быть, исчерпав маленький запас своего времени. В муках человеческих родов уходила она, шепча посиневшими в боли губами только тихое жалобное «не покидай меня…» и слёзы в глазах молодого короля распахнули широко глаза, и тогда увидел молодой король вечность лет подаренных ему возлюбленной, любящей и любимой. И хотелось и рвалось всей душой отдать, вернуть хоть часть, когда-то испрошенного времени, поделить бы пополам, но уже уходила она, любящая и прекрасная, в безумии любви отдавшая так много, до последней капельки.

Королева-смерть, бывшая для всех просто молодой доброй прекрасной королевой, умерла, родив молодому королю маленькую дочь. Король назвал её Маленькой Элизой, и вместе с принцессой в королевский дворец вернулось счастье.

Не было больше выходов из дремучего царского леса. Неподкупны верные всадники, их смелые сердца сторожат выходы все из царского леса. Утро призывным криком охотничьих рогов взошло. Путь лежал нетореной тропой к лежбищу дикого зверя. Но не войти в царский лес, не ступить в запретное никому, кроме самого царя. Один на один только, и всегда было так. Оставив коня, оставив позади самых верных людей, оставив за плечами мир весь. Утром, исполненным свинцово-тяжёлых туч, ушёл в царский лес на дикого зверя мудрый царь Сигизмунд.

Ветви по плечам и холод постоянный и жажда неубывающая в спутники. Ветви по плечам, по лицу, по глазам, по сердцу. И листья не зелены, и птицы не певчие и останки ветров в буреломах. Океаном необъятен дремучий царский лес. Неизмеримо долог путь всего одного дня в дремучем царском лесу. Идти до безумия, идти до отчаяния, идти до сомнения. Но шёл не в годы свои мудрый царь Сигизмунд. Шёл, как много раз уже шли его далёкие праотцы. Шёл, сердце на замок от ветвей, глаза под веки от ветвей, плечи в плащ от рвущих ветвей .

Здесь какой-то страшный, великий, бурелом. Здесь вековые деревья сложены в щиты. Здесь чёрные острые ветви нацелены и ранящи особо. Значит где-то здесь. И небо не чисто, и лёд на ветвях, и воды ни капли. Значит где-то здесь. Даже между вековых деревьев, среди чёрных обледенелых ветвей, всегда находится пароход, потому что это где-то здесь.

Царь Сигизмунд шёл чёрным проходом всё сильнее скрепляя сердце, всё плотнее сдвигая веки, укутывая плечи в изодранный и почти уже не защищающий плащ. И совсем не понятно было, когда среди развалин огромного леса, встала перед ним великая чёрная дверь. Не понятно было откуда, да только совсем как-то понятно куда. Потому что царь Сигизмунд сразу понял, что великая чёрная дверь должна быть открыта, за великой чёрной дверью был дикий, страшный и свирепый зверь.