Изольда Великолепная - Карина Демина

В нем хватило силы, чтобы выдержать взгляд. Кайя разглядывал фризийца пристально, отмечая характерные для Биссотов черты. Узкая переносица. Резкая линия подбородка. Скулы высокие, плоские – сказывается след южной крови.

И что с того?

– Ты мог бы иметь больше, чем имеешь. Следовало просто сказать, кто ты есть.

Этому разговору состояться бы в другом месте. Комната Изольды, труп Мюрича, спящая девица, которая ко всему начала похрапывать и одновременно постанывать. Надо бы вынести ее и решить, что делать дальше.

– Я есть я. И меня устраивает то, что я имею, лорд. Да и сам-то… принял бы такой подарок?

Титул. Земли. Почет, полагающийся последнему из угасающего дома. Герб, который после смерти будет отправлен в огонь, а дети, если и наследуют, то другой, обыкновенный. Ежедневное, ежеминутное осознание того, что не справился.

Нет, пожалуй, Кайя не сумел бы.

– Я честно зарабатывал свой хлеб так, как умел. – Сержант прекрасно понимал без слов. – И дальше буду зарабатывать так же.

Биссоты всегда гордецами числились. И симпатий к ним это качество не прибавляло.

– Все интересней и интересней жить становится, – подвел итог дядя.

Надо принимать решение. Фризиец… пусть пока будет рядом. И чем ближе, тем лучше. Что до остального, то…

– Эту падаль убрать. – Кайя тронул носком сапога тело. – Завтра пусть выставят в клетке. Люди должны видеть, что он мертв. Не хоронить… если станут кидать камнями или гнильем – не мешать. Скажите, что удавился в камере, вид у него соответствующий.

Сержант кивнул и с легкостью взвалил тело на плечо. Но эхо силы – это не сила. С боковой ветви род не поднять. Жаль, многим стало бы легче, вернись Фризия в прежние границы.

– Побега не было.

Что было? Скрыть свирель не удастся. Пробуждение подарит головную боль и тошноту. Свалить на очередной эксперимент Урфина? Это самый простой выход, но… на Урфина и так злы. А маг неизвестно что еще вытворит.

Дядя молчал, дергая и щипая и без того ощипанную бороденку, – мысли были не самыми приятными. Подсказывать он не собирался.

– Был неизвестный маг, с неизвестными намерениями наславший сон. Возможно, хотел добраться до сокровищницы.

Кайя поднял и вернул на место кувшин. Урфин забрал нож. На стене и полу осталась кровь, которую придется зачищать. И кровь напомнила о последнем, с чем следовало бы разобраться.

Изольда.

– Изольда переутомилась. Перенервничала. И слегла. Ей необходим полный покой…

На первое время эта версия сгодится.

– …настолько полный, что видеть ее может лишь…

– Ингрид, – подсказал Урфин. – Она будет молчать.

– Рыженькая такая? Длинненькая? – Дядя ожил, кивком подтвердив, что согласен по всем пунктам. – Которая папашу своего по носу щелкнула? Хорошая девочка. Пусть посидит пару денечков здесь… у постели, чтобы совсем уж подозрительно не выглядело. А там оно и решится.

Сегодня. Завтра. Послезавтра. Времени осталось немного, быть может, времени не осталось вовсе.

– Если же Изольда все-таки умрет… – Это данность, которую следует принять и подчиниться, но Кайя впервые не уверен, что у него хватит сил. И он замолкает.

– О, – Урфин провел по клинку пальцем, очищая от крови, – тогда твой спор с Советом решится самым естественным образом и…

– Заткнись!

Кайя был близок к тому, чтобы ударить.

В полную силу. Как врага. И Урфин понял. Протянув нож рукоятью вперед, он сказал:

– Прости.

Не за что прощать. Он говорил то, что Кайя сам ему сказал. И в этих словах правда, которую бессмысленно отрицать. Но почему же все-таки хочется ударить.

– Знаете, мальчики мои, – когда дядя заговаривал таким тоном, его следовало слушать, – когда я вижу двух баранов, которые сошлись в бою, пытаясь выяснить, чьи рога крепче, я сразу думаю о том, что где-то в кустах сидит охотник. И, что вполне вероятно, на ужин он получит отменную баранью ногу.

И дядя снова был прав.

– Племянничек, шел бы ты к себе. У тебя там дела неоконченные. А мы тут приберемся…

Кайя ушел. Магнус остался.

Он присел на край кресла и принялся разминать ноги, которые, верно, ныли больше обычного. Урфин ждал, предчувствуя крайне неприятный разговор. И все-таки не выдержал первым.

– Хорошо, я признаю, что не прав! И буду молчать. Я вообще уеду, чтобы… не раздражать.

– Ну и дурак. Молчал ты и так долго. Начинаю думать, что слишком мы его опекали… это плохо. Все плохо. Особенно то, что Хаот не подтвердил эхо, – сказал Магнус, впиваясь пальцами в распухшее колено. – Здесь нет магов.

– Кроме меня.

– Да, мой мальчик. Кроме тебя. Скажи, ты ведь сумел бы сыграть на свирели?

– Да.

– И черный корень используешь? И волчью травку? И повод злиться у тебя есть… Фризия, свобода… Близко тебе, верно?

– Да.

Урфин не станет унижаться до вопросов и оправданий. В конце концов, сколько можно оправдываться?

– Успокойся. Я знаю, что это не ты.

– Почему?

– Потому что верю. Во всем этом поганом мире есть два человека, которым я верю. И за которых боюсь. Не знаю даже, за кого из вас больше. Он – упрямый. Ты – гордый… садись вон. Посиди со мной. Налей вина и просто посиди. Давно уже не заглядывал. По делу, по делу… а так не заглядывал. Почему?

Дяде не соврешь, и не потому, что Магнус чует правду, как охотничий пес – свежую кровь. Дядя не заслуживает лжи. И Урфин ответил честно:

– Стыдно.

Вино. Кубки. И дров в огонь добавить. Кресло подвинуть ближе к огню – тепло хоть немного унимает боль в ногах Магнуса.

– Силы – как у медведя. А мозгов не хватает. – Дядя принял кубок. – Чего тебе стыдиться? Ты, конечно, поспешил немного, но… оставь это прошлому. Будущее и без того выглядит крайне дерьмово.

О да, незаконный маг, которого не существует.

Свирель.

Яды.

И Совет, который получит еще один шанс.

– Видишь, ты все правильно понял. Если вдруг случится уехать… обстоятельства по-всякому сложиться могут, то отправляйся в Ласточкино гнездо. Гордость гордостью, но голова у тебя одна. Не забывай.

– Они настолько меня ненавидят?

Урфин знал ответ, только никогда не мог понять – за что. Те законы? Никто не знал, что Урфин причастен к их появлению. Узнай, взбесились бы… и без знания взбесились, но проглотили. Еще год-другой, глядишь, удалось бы изменить положение о статусе новорожденного. А теперь что? Порой этот мир был как удавка на шее. И с каждым разом она затягивалась все туже. Еще немного, и Урфин просто сдастся. Чего ради бороться?

Кого ради?

Хотя бы ради Магнуса, который разглядывал огонь.

– Не думаю, что дело в тебе и ненависти… – Он водил большим пальцем по краю кубка. – Знаешь, как корчуют старые дубы? Сначала подрубают корни из тех, что помощнее. И ждут, когда дерево лишится сил. А потом и валят. Одно неясно – зачем. Выгода какая? Будет хаос и только хаос. Поэтому, малыш, ненавидят не тебя – мир.

– Я давно уже вырос, дядя.

– Это тебе только кажется.

Может, и так. Пожалуй, Урфин не отказался бы вернуться в детство, где все было проще, понятней. Честнее. Но те времена принадлежат прошлому. Будущее же – Магнус как всегда прав – выглядит куда как мрачно. Дядя же, допив вино, поднялся:

– Ну что, дорогой, готов сыграть в прятки с Тенью?

Глава 24

Грани сознания

– Ничего не поделаешь, – возразил Кот. – Все мы здесь не в своем уме – и ты, и я.

– Откуда вы знаете, что я не в своем уме? – спросила Алиса.

– Конечно, не в своем, – ответил Кот. – Иначе как бы ты здесь оказалась?

Юго ждал.

Он знал, что женщина пока жива, явно нездорова, но ничего больше. Эта неопределенность приятно волновала.

Шарик катится по кромке колеса. Красное-черное. Чет-нечет. Если повезет, то угадаешь цифру. Юго играл сам с собой. И еще с другим магом.

Наверное, он и вправду был очень талантлив, если сумел самостоятельно выстроить сеть. Хорошую. Прочную. Пронизавшую замок невидимой паутиной. Но вот беда – дырявую. Сигнальные нити то обрывались, то срастались, удерживая конструкцию живой.

Юго задевал нить и ускользал в разрыв. Маг метался. Уставал.

Потом ему надоело бегать.

Наверное, это будет милосердно – избавить такого от мучений. Жить, зная, кем мог бы стать, чувствуя остатки силы, но не умея этой силой пользоваться. Юго видел таких. Юго сам был почти таким. Искалеченный скрипач, который все никак не расстанется с ненужной уже скрипкой.

Жаль, что наниматель запретил его трогать.

Пока.

На что это похоже?

Грипп тяжелейшей формы, который пущего садизма ради скрестили с чесоткой. Кости ломит. Кожа пылает. Зуд невыносим, и я тянусь, чтобы хоть ненадолго унять его.

– Нельзя, – Кайя перехватывает руку, – останутся шрамы.

Черт с ними, я согласна уже и на шрамы. И без них – той еще красоты создание. Зеркало мне дать отказываются – разумный в общем-то поступок, но воображение у меня богатое, и ладони собственные, усыпанные мелкими желтыми пузырями, я вижу.