Тайна священного колодца - Василий Михайлович Чичков

— Так вот, ребята, — сказал Леонтий, — я пошел догонять своих. Нам до утра пересечь город надо. А вам в эту сторону. Уткин тут два раза был, дорогу знает. Делайте свое дело и затемно домой. Светает в пять тридцать. Не увлекайтесь!

Леонтий растворился в темноте как призрак.

Уткин хорошо знал маршрут, но мы тоже изучили план города, фотографии. Мы точно знали и место, где находимся, и куда нам нужно идти.

Мы крались по улицам Воронежа, ползли по мостовой, по тротуарам, по грудам битого кирпича. Я вдруг представил, что вот так бы я полз по улице Горького. Мне стало грустно и захотелось плакать.

Впереди Ботанический сад. Высокие липы уже сбросили листву. Им-то какое дело до войны. Дохнуло осенью, значит, пора ронять листья. Листья рассыпались по газонам, по аллеям. Чуть ветер подхватит их — и они двигаются, сухо шурша.

Смахнуть бы листву со скамейки, привалиться к спинке и посидеть. Год назад мы были с Галкой в Краснопресненском парке. Где-то били зенитки. Мы радовались встрече, ловили желтые листья, пахнувшие осенью, и смеялись от счастья.

Как это неправдоподобно! Если бы я сейчас громко засмеялся, то кто-нибудь из моих друзей ударил бы меня прикладом по башке.

— Правее иди, — дернул меня за рукав Уткин. — Там улица поуже.

Улица — самое страшное место для разведчика. Первым пошел Уткин. Неслышно передвигался он по мостовой. Вдруг две полоски света резанули темноту. Уткин распластался на брусчатке.

Из-за угла выехала машина и остановилась метрах в трехстах от нас. Гитлеровцы выскочили из машины и принялись стучать прикладами в дверь дома, выкрикивая какие-то немецкие слова. Им-то можно орать.

Пока они орали, сержант Уткин, как ящерица, полз на ту сторону улицы.

Послышался плач женщины и ребенка.

— Людоеды! — сказал Вовка и зло закинул автомат за спину.

Из дома вывели женщину с ребенком и втолкнули в машину.

Машина развернулась, лизнув светом стены домов, и скрылась. Зачем их увезли, куда? Может, они не вернутся домой?

А мы не можем помочь им. Нам нужно идти вперед. Мы должны отыскать пятиэтажный дом. Оттуда видна дорога к Дону и западная часть парка. Мы нашли этот дом. Высокое здание. Круглые колонны на фасаде. Островерхая старинная крыша. На стенах зловеще чернеют пустые глазницы окон.

Мы вошли в подъезд, и мертвая тишина охватила нас. Казалось, мы попали в подземелье и теперь должны были выбираться из него по этой широкой лестнице, на которой кое-где не хватает ступеней.

Путь до пятого этажа кажется долгим, как до Луны. «Может, где-нибудь на балках стоит пианино, — подумал я, вспомнив Генку. — Но дай бог задеть это пианино».

С высоты пятого этажа было видно все, что нужно. В городском парке под прикрытием развесистых деревьев и маскировочных сеток немцы сосредоточили танки и пехоту. Среди деревьев медленно движутся грузовики, освещая дорогу узкими полосками света. Иногда свет вырывает из темноты замершие в строю танки и пушки, около них солдаты.

— Вот они, фрицы, — прошептал Уткин, — во множественном числе. Гранатой бы их!

— Утром они получат заряд побольше, — сказал Вовка.

Я вынул карту. При тусклом свете маленького трофейного фонарика мы с Вовкой точно определили цель и поставили на карте крестик.

Может, сегодня ночью немцы еще подбросят подкрепления. Хочется им выбить нас из Воронежа, им хочется гнать нас до самой Сибири…

— Нельзя ли закурить, товарищ лейтенант? — обратился к Вовке Попов. — Душа ноет.

— Мы в рукаве, потихоньку, а дыма они не учуют: он вверх пойдет, — сказал Уткин.

Попов вынул кисет и старательно скрутил большую цигарку на двоих, потом достал кремень и огниво.

— Раньше, когда я в Мелитополе жил, — со вздохом сказал Уткин, — я «Казбек» курил. Работал электромонтером. Приходишь по вызову: «Какие неполадки, хозяюшка?» — «Пожалуйста, почините это, то, пятое, десятое». А потом звенит рюмочка. Легкая закусочка, папиросочки. Жизнь!

— А я трактористом был, — сказал Попов.

— Сколько тебе лет, Попов? — спросил Вовка.

— Тридцать восемь.

— Старик!

— Какой же я старик! — удивился Попов.

— Ты прожил столько, сколько я и еще лейтенант Денисов.

— Неужели?

Мне не хотелось продолжать этот разговор, и я сказал:

— Скоро к лейтенанту Берзалину невеста приедет.

— Дела! — воскликнул Уткин.

— Она курсы медсестер кончила.

— Значит, свадьбу сыграем, — решил Попов.

— Представляете, — подхватил разговор Уткин, — фашист рвется, вся рожа в крови, а мы свадьбу играем. Водка ручьем течет. Песни под гитару поем. Патефон достанем. У начхима Колесова есть. Комдива пригласим — будет свадебным генералом, и так далее и тому подобное.

Улыбка бродила по Вовкиному лицу.

— Я два раза женат был, — сказал Попов, когда Уткин исчерпал свою фантазию. — Первая жена во время родов умерла, царство ей небесное. Девочку родила. Перед самой войной вторую женку взял. Пожили полгодика, и меня в армию забрали, а она вскорости мальчика родила. Растет там без меня, Тихоном назвали. Тихий, говорят: пососет и снова спит. Поглядеть бы!

— У меня жена цыганка, — сказал Уткин, — злая как ведьма! Всю жизнь ругалась, морду мне царапала. А как пошел в армию, заплакала. Стоит, глаза черные раскрыла, а по щекам слезы в три ручья.

— Значит, любит, — произнес Попов. — Ругалась она для острастки. Есть такие. Одна мягко стелет — жестко спать. А другая наоборот.

— Тихо! — сказал я, когда услышал далекий гул моторов.

На дороге, которая соединяет Воронеж с Доном, показались огоньки фар.

Обнаглели немцы. Со светом едут. Гул все сильнее. Мы увидели танки и пушки. Следом за ними идут грузовики с пехотой. Ох, наглые гады! Сидят курят, на губных гармошках наигрывают.

Не доезжая парка, колонна остановилась. Какие-то люди подбежали к ведущей машине, показали направление, и снова взревели моторы. Танки и пушки пошли на север, а грузовики с пехотой остановились у парка, почти напротив нашего дома. Держитесь, фрицы! Прежде чем вы пойдете в атаку, мы устроим вам разгромчик. Недолго ждать осталось.

При свете того же фонарика мы записали число танков, пушек и грузовиков с пехотой.

— Товарищ лейтенант, — потянул меня за рукав Уткин, — половина четвертого. Пора!

Мы осторожно спускались по ступеням. Чем ниже, тем слышнее говор и наглый смех фашистов.

— Обождем, — шепнул Попов.

Мы остановились на третьем этаже, вошли в открытую дверь квартиры. Я встал в простенке и выглянул в окно. Немцы были на той стороне улицы.

Кто-то чуть дотронулся до моего плеча. Вовка! Взял меня под руки и повел в угол комнаты. Я разглядел скрипку и смычок, висевшие на стене.

Вовка поднял руки и осторожно, будто хрупкий сосуд, снял