Почему Мангышлак - Алексей Борисович Рачунь

толпой зевак и осмотреть поверхностным туристским взором исторические места и архитектурные памятники. Ну и прикоснуться краешком души, европейской своей, стяжающей, а не отдающей души, к благодати. Это допустимо. Всяк ведает свой путь к храму.

Другое же дело приехать под ночь (а истинно верующие должны оставаться в Бекет-Ате до полуночи, иначе паломничество не зачтется во всей полноте), когда уже улеглась праздная туристская суета. Зачем вторгаться в чужой, очень хрупкий духовный мир, просто потворствуя собственной блажи? Если мы в беде, в нужде – поломка, бензин, потеря ориентиров, не дай бог какая-то хворь, – а то ведь нет. Мы полны сил, все у нас хорошо.

И мы не поехали в Бекет-Ату. Солнце уже село, но тьма еще не объяла землю. Дополыхивал над Каспием последний наш мангышлакский закат. Угасали порывы. И становилось так хорошо, как бывает лишь тогда, когда в мучительных и долгих поисках верного решения выбираешь самое простое. И катится с плеч камень и тонет в объявшем тебя спокойствии, будто плюхается в хладные каспийские воды раскаленное пустынное солнце. И не раздирается более душа в тщете достичь истины. Ведь решение принято.

До Шетпе мы добрались глубокой ночью. По пути Оксана, было ошалевшая от внезапного появления Герасима и не знавшая, как себя вести, теперь с поистине женским коварством приготовила нам месть за невинную эту интрижку. Убедив, что нет никакого смысла ехать сквозь Жанаозен, а нужно его объехать, она собрала все технологические нефтяные дороги с их жутким покрытием и шлагбаумами КПП.

В Шетпе не горел ни один фонарь. На привокзальной площади на вопрос о гостинице местные таксисты указали на непримечательный дом без вывески. Вскоре, закатив машину во двор, за ворота, мы уже спали в номере, более напоминавшем келью. Три кровати с бельем и занавески на окнах. А более путнику ничего никогда и не было нужно. За прошедшие с зарождения человечества времена путь человека не изменился.

Итого за день 610 км. Всего 4930 км.

День 11

Явление послания

Никто из нас не понял, как уснул. Легли мы поздно, а поднялись рано. Дом был взбудоражен, оживлен, наполнен звуками и голосами. На нашем этаже хлопали двери, скрипели половицы, раздавался топот. Этажом ниже звенела посуда и слышались голоса.

Ночью гостиница ничем не выдавала своего полного заселения и казалась пустой и покинутой – и вот поди ж ты…

Делать нам здесь было больше нечего, и мы, наскоро умывшись, поспешили к машине.

Спустившись на первый этаж в поисках человека, который отпер бы нам ворота, я удивился еще больше. Гостиница просто кишела народом. Некое подобие столовой было наполнено женщинами с детьми, стариками, кучками сидящих мужчин. Здесь почти не было столов, все сидели на застеленном коврами полу, однако было какое-то подобие столовской раздачи и виднелась кухня. В ней колдовали над огромными чанами поварихи.

За пределами столовой тоже было многолюдно. Разгуливали по коридору мамаши с маленькими детьми. Прислонившись к стенам, что-то бормотали, закатив глаза, покрытые слоистыми морщинами, будто ствол саксаула, старые казахи. Не было ни одного европейского лица.

И меня осенило. Это караван-сарай. Странноприимный дом для паломников. Ночью на станцию прибыл поезд, и они заселились сюда до утра, чтобы затем разъехаться кто куда – в Султан-Эпе, Шекпак-Ату или Бекет-Ату. Во все те места, куда мы так и не попали.

Теперь была понятна и их сосредоточенная немногословность, которую человеку постороннему легко принять за хмурость, и их одномоментное пробуждение, и простая, и обыденная, как казарменный уклад, жизнедеятельность. Это были богомольцы, совершающие свое путешествие не из праздности, как мы, а гонимые ли нуждой, движимые ли духом, но в точности знающие, в чем их цель и почему они здесь. Это были путники.

Все они были душой и помыслами уже не здесь, а возле степных святынь, пыльных менгиров, потаенных некрополей, древних мавзолеев. Они уже были там – со всеми своими радостями, горестями, просьбами, благодарностями. Их целью было сокровенное – желания, мольбы, мечты. А может, кто-то просто совершал кочевой ход по захоронениям своего рода – давно осевшие в городах и раскиданные по свету, казахи до сих пор, бывает, идут кочевьем предков, как идет по волнам времени и сам Мангышлак, мало обращая внимания на то, какая вокруг цивилизация, уминая и утрамбовывая их множества в пески пустыни.

Потому и не было на доме никакой вывески – всякий, кроме нас, здесь сегодня ночевавший, и так знал и этот адрес, и этот дом. Как и всякий адрес всякого приюта на своем пути к 363 мангышлакским святым. Ко всякому из них были проложены пути видимые и невидимые через этот неприметный караван-сарай.

И вдвойне ценней стало проявленное к нам в ночи участие и милосердие.

Хотя были мы не паломники и искали на Мангышлаке совсем другие смыслы, нас приняли, впустили и обогрели, как могли.

Мы разделили с этими людьми кров и хоть так, хоть самым краешком, но соприкоснулись с тем таинственным миром, что всю дорогу почему-то так упорно ускользал от нас. В самый момент нашего прощания с Мангышлаком он вдруг приподнял пелену и показал нам еще одно свое удивительное лицо – огромный, бездонный, неисчерпаемый, как все природные мангышлакские святилища, срез своей немыслимой истории.

В великой во всех смыслах, ставшей на время написания этого текста моей настольной, «Каспийской книге» Василия Голованова содержится образцовая историческая справка о мангышлакских святых, и задачей задач является для меня сотворить что-то емче.

Мало кто слышал о 363 упокоенных на Мангышлаке святых. Даже в мусульманском мире за пределами Казахстана о них почти ничего не известно. Однако казахская поговорка «В Медине – Мухаммед, в Туркестане – Ходжа Ахмед, а в Мангистау – Пир Бекет» свидетельствует о значимости мангышлакских суфиев для самосознания народа. И цепочка Мохаммед – Ходжа Ахмед – Бекет неслучайна. Это, по сути, казахстанская «Повесть о белом клобуке». Транзит не святыни, а святости.

Предание гласит, что однажды пророк Мохаммед в кругу учеников ел хурму. Один плод постоянно выпадал с общего блюда, не вмещался в него, как не вмещается в сосуд обыденности новая дерзкая мысль.

И тогда пророк услышал откровение, что эта хурма предназначена для святого Ахмеда, коему предстоит родиться через четыреста лет. В этой хурме для Ахмеда был заключен аманат – понятие, которое по-русски можно приблизительно истолковать, как и откровенное и сокровенное одновременно. Как если бы мудрость была не нажитой, а