Оранжевый туман - Мария Донченко

— Наконец-то вы позвонили! — почти кричала в трубку взволнованная Юля. — Возвращайтесь в Нижний! Всё отменяется.

— А что случилось?

— Менты дежурят на выходе с платформы. Трясут всех подряд. Первую группу накрыли в полном составе. Они ж с баллонами были, как и вы. Они уже сидят в местном линейном отделе. Наши ждут в машине у станции, машину менты проверить не догадались. Мы вам все звоним-звоним, а у вас телефон недоступен…

— А если выйти на одну остановку раньше и пешком? — спросила Люба.

— Там далеко идти. Под дождём всё равно не порисуете. И самое главное не сказала — только что передали, что полномасштабные учения в Мулино отменяются. Будет какое-то там совещание, в сентябре, что ли. Наша фракция в Думе считает это своей заслугой…

— Спасибо, — завершив разговор, Люба вернула телефон хозяину и обернулась к товарищам. — Разворачиваемся, выходим на ближайшей станции, едем обратно! Короче, ура, победа!

…Когда они вышли из вагона, ливень уже хлестал вовсю, но обогнавший электричку Димка со своей неизменной улыбкой встречал их у вокзала.

— Вам здорово повезло, что билет потеряли, — сказал Артём. — Ребят хотят закрыть на десять суток. Что самое обидное, ни за что ни про что. Ладно, давайте в машину, поехали в штаб ночевать. Как говорит Дима, нас не догонят. Вы когда домой?

Москвичи переглянулись.

— Наверное, завтра вечером, — ответил за всех Виталик.

— Ну и замечательно. Посидим ещё, пообщаемся, погуляем, город вам покажу…

Артём был явно рад знакомству.

В понедельник на работе Виталика ждало уведомление о предстоящем увольнении в связи с ликвидацией супермаркета.

Как поговаривали, магазин закрывали не совсем, а только на пару месяцев на ремонт, но после открытия наберут приезжих из Средней Азии. Это намного выгоднее, чем нанимать москвичей.

Нельзя сказать, чтобы Виталик был сильно опечален этим известием. Супермаркет опостылел ему чуть ли не с первого дня. Получал он немного, графиком работы тяготился и давно хотел пойти обратно в курьеры, но всё как-то откладывал решение этого вопроса на потом.

И вот свершилось. Случай представился.

«Я отдохну пару недель», — подумал он, — «А потом буду устраиваться, благо курьерских вакансий в Москве хоть отбавляй».

А пока что — свободен, как ветер, товарищ Нецветов.

Глава двадцать вторая. Под небом октября

Как ни настраивал себя Виталик на то, что вот уж с завтрашнего дня он точно займётся поисками работы, но дни проходили за днями, а он всё не решался заставить себя прервать свой вынужденный отдых.

Так подошёл к концу сентябрь, и приближалось третье-четвёртое октября — очередная, четырнадцатая годовщина подавления восстания 1993 года.

В эти дни Любины родители всегда приходили на митинги, и, если Никита Максимович был в настроении, он мог рассказывать о тех днях, а в настроении он бывал редко.

Третье октября выпало на рабочий день, и основная масса народа подтягивалась ближе к вечеру. Виталик пришёл засветло, ещё до начала официального митинга, и уже успел пообщаться со многими своими знакомыми.

На Красную Пресню опускались синеватые сумерки. Здание Дома Правительства, для собиравшихся здесь — Дома Советов, белело в наступающей темноте, и октябрьский ветер колыхал над ним бело-сине-красный триколор, особенно яркий в лучах искусственной подсветки.

Люди стояли мелкими группами по всей Дружинниковской улице, у самодельного памятника, у чёрно-красных стендов, у символической баррикады и дальше, вдоль металлического забора детского парка имени Павлика Морозова.

Милиции было много, но относилась она к собравшимся лояльно, несмотря на то, что заявленное время митинга уже истекло.

Ближе к метро «Краснопресненская» торговали литературой и атрибутикой, там, среди прочих, стояла Ксения Алексеевна за лотком с музыкальными дисками.

За памятником, у ограды стадиона, на земле под деревьями стоял магнитофон, и сквозь хрип и треск с кассеты прорывался голос барда Николая Прилепского:

  «Сомкнув ряды,  под мёртвым небом октября  в огонь и дым  они ушли за рядом ряд…»

Пламя свечей дрожало от холодного ветра. У ограды разливали водку по одноразовым стаканчикам. Здесь стояли рядом с Никитой Максимовичем Виталик и Димка. Андрей и Марина разговаривали с кем-то в сторонке, а Люба отошла помочь матери с дисками.

  «Как паруса,  раздув полотнища знамён,  на небеса  ушёл последний батальон…»

— Что ж, ребята, выпьем за тех, кто здесь остался, — вздохнул Измайлов, уронив несколько горьких капель с края стакана на сырую траву и залпом заглотнув оставшуюся жидкость, — за всех, кого знаем, кого не знаем… Здесь всего сто пятьдесят фамилий на стендах, а сколько тех, кого на стендах нет… — он помолчал, глядя на притихших ребят, и продолжил, — вечер третьего октября никогда не забуду. После того, как наши взяли мэрию и пошли на Останкино, у многих, да и у меня, было уже чувство победы, что вся Москва наша. Нет, этого не передать… Знаешь, никто из нас не мог поверить всерьёз, что русские танки будут стрелять по русским людям в центре Москвы…

— Почему никто не мог поверить? — спросил Димка.

— Видишь ли, вы — уже другое поколение, — ответил Никита Максимович, — для вас и октябрь девяносто третьего, случись он сегодня, не был бы таким шоком, как для нас. Мы всё-таки ещё были воспитаны в Советском Союзе. Наше восприятие жизни за два года измениться не успело. Страна была уже другая, а мы — всё те же… — он налил ещё водки, выпил залпом и долго не мог закурить, чиркая гаснущей на ветру зажигалкой. Виталик прикрыл огонёк ладонями, и Измайлову наконец удалось зажечь сигарету.

— В ночь с третьего на четвёртое повезло тем, кто ушёл с самого утра, — продолжил он, — кто решил, что уже штурма не будет. Ксюша моя ушла тогда, и Женька из Одессы — ты его знаешь, — обратился он к Дмитрию. А я четвёртого числа… — он не закончил фразу, и никто не стал переспрашивать.

Владелец магнитофона сменил кассету, и теперь из динамиков звучал звонкий надрывный голос Александра Крылова:

  «И вновь плясали сполохи разрывов  По этажам на россыпях стекла,  А кто-то ухмылялся зло и криво,  Когда чужая кровь ещё текла…»

Никита Максимович разлил по стаканчикам остатки водки.

— Может, глупость скажу сейчас, ребята, но никому, кроме Ксюши, я ещё этого не говорил, — начал он, откашлявшись, — когда выводили нас из подъезда Дома Советов и грузили в автобусы — не буду говорить, что не страшно. Страшно, конечно, не знал, останусь ли жив, вот только вертелась у меня дурацкая мысль — что сейчас, в эти самые минуты, где-то совсем рядом под землёй катится по рельсам поезд метро. И так я его явно представил, этот поезд, с зеленовато-голубыми вагонами, можно сказать, почти что цвета морской волны… Нет, ты прикинь, Виталик — я ж не знаю, мне, может, помирать через полчаса, а я смотрю перед собой и вижу этот поезд… Вот оно как бывает…

— Вас долго тогда держали? — впервые решился задать вопрос Димка.

— Двое суток, — коротко ответил Никита Максимович.

«Поезд метро», — подумалось Виталику, — «Надо будет запомнить. Интересно. В критической ситуации представить себе, как в этот момент идёт под землёй поезд метро… Обязательно надо запомнить».

На какое-то время все трое замолчали. Не молчал кассетный магнитофон — там уже начинал петь Евгений Якушкин:

  «Но веет над миром и городом весть:  Мы живы, мы здесь, мы пока ещё здесь…  Гранёные плечи, горячая кровь,  Мы живы, мы вечно рождаемся вновь…»

— Забор, — нарушил тишину Никита Максимович, словно поймав мысль. — Забор стадиона, у которого мы стоим. Он же был тогда бетонный. Его снесли году в девяносто шестом, и поставили металлический. Чтобы надписи… не напоминали. Ладно, — резко оборвал он воспоминания. — Давайте собираться. Дождь начинается. Пойдёмте, поможем Ксюше диски сложить.

  «Присяга на верность — немеркнущий свет,  Последняя крепость — Верховный Совет…»

Здание Дома Правительства, бывшего Верховного Совета, ярко белело на фоне совсем уже чёрного неба, и в этой черноте переливался тремя полосами флаг Российской Федерации.

В Москве начинался дождь и избирательная кампания.

…По дороге домой Виталик вспоминал Сергея Маркина, две тысячи пятый год, их совместные акции с демократами из «Обороны» и других либеральных движений. Он ненавидел его так, как можно ненавидеть того, кто предал прошлое, сконцентрировавшееся в девяносто третьем, настоящее и будущее, которое могло бы наступить…