Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

«Так развертывается пружина…»[206]

Так развертывается пружина,Соскочив со своих зубцов,Так беснуется одержимый,Так измене плюют в лицо.

Так, обрушив на сердце памятьО стране, где всего теплей,Сводят брови на черный пламеньСожигаемых кораблей!

НА ЗАДАННЫЕ РИФМЫ («Постукивая точным молоточком…»)[207]

Постукивая точным молоточком,Шлифуя речь, как индус — шар из яшмы,Поет поэт, пока не капнет точка,И не войдем в его шальной шалаш мы.

И тот турист, который хмуро тщитсяПроникнуть в смысл, — не прячь лицо в жабо ты!Ведь эта бесподобная вещицаПрелестна исключительной работой.

А современник (в смокинге иль блузе —Наряд не важен в человечьей чаще!) —Он от стихов, вздыхая, ждет иллюзий,Ведущих, умягчающих, учащих.

В КИТАЕ («Узкие окна. Фонарика…»)[208]

Узкие окна. ФонарикаПродолговатый лимон,Выжженный в мреющем паре — какВызолоченное клеймо.

Думаешь: тщательно вырисуйЗагнутых кровель углы,Звезд лиловатые ирисы,Синее марево мглы.

Небо… Не медными грудамиНад перевалом веков —Храм с девятнадцатью БуддамиМедленных облаков.

ПЛАВУНЬЯ («Вытягиваясь, — в преломленьи струй…»)[209]

Вытягиваясь, — в преломленьи струйОна на миг как в воздухе висела, —Открыла глазу блеск и чистотуОчаровательнейших линий тела.

То левое, то правое плечо…Как бы лаская, взмах руки положен…И, удаляясь, красный колпачокНа поплавок нам кажется похожим.

И только небо было вкруг негоДа золотой, чуть дымный, зной июня…Под синевою и над синевойКак бы парила в воздухе плавунья.

У горизонта тлели паруса,Тончайшим ветром веяло оттуда…Не так ли совершались чудесаБиблейские?.. Но разве жизнь — не чудо?

У ПРЕДЕЛА («Изгнание, безвыходность…Пустое!..»)[210]

Изгнание, безвыходность… Пустое!Я мог бы жить еще года, века,Как сорок лет, что жил самим собою,Не зная ощущенья тупика.

Негодовать, влюбляться, удивляться,С самим собой изнемогать в борьбе,С надменной миной сноба-верхоглядцаПодкрадываться к самому себе…

Но я себе наскучил, как сожительПо каземату, скрытому в душе.Так что же делать мне с собой, скажите,Самим собой зачеркнутым уже?

Беззвездный год мной терпеливо прожит,Он отошел, ничем не пособя,Не выползти из одряхлевшей кожи,Не убежать от самого себя!..

«Свет зажжен. Журнал разрезан…»[211]

Свет зажжен. Журнал разрезан…Чтобы в радость проскакать,На подлокотник лонгшезаПомести большой стакан.

И в усладе легковейной,Папиросу закуря,Процеди глоток портвейнаЗолотого, как заря.

Пусть судьба грохочет зычноУскользающему вслед…Так Языков параличныйПромечтал двенадцать лет.

И, свободный, одинокий,Дух ты легкости предашь,И запишет эти строкиОсторожный карандаш.

И, довольный всем отменно,Презирающий чуть-чуть, —Ты о женщине надменнойПозабудешь как-нибудь.

ОРБИТА («Ты, молчаливый, изведал много…»)[212]

Ты, молчаливый, изведал много,Ты! недоверчивый, был умен,С лучшими мира ты видел Бога,С самыми страшными был клеймен.

Знающий — самое лучшее смерть лишь,Что ж не прикажешь себе: «Ложись!»Окнам безлюдным позорно вертишьЗлую шарманку, чье имя — жизнь.

Пыльны цветы на кустах акаций,Смят одуванчик под теркой ног…Твой дьяволенок посажен на цепь —Вырасти в дьявола он не смог.

Что же, убей его, выйдя к Богу,Выбери схиму из чугуна,Мерно проламывая дорогу,Как спотыкающаяся луна.

Будешь светить ты неярким светом,Где-то воруя голубизну,И завершишь небольшим поэтомЗакономерную кривизну.

ИЗ КИТАЙСКОГО АЛЬБОМА (I–III)[213]

I

Ворота. Пес. Прочавкали подковы,И замер скрип смыкающихся створ…Какой глухой, какой средневековыйКитайский этот постоялый двор.

За ним — поля. Кумирня, кукуруза…А в стороне от глинобитных стен,На тонкой жерди, точно для антенн, —Отрубленная голова хунхуза.

II

Я проснулся в третьем часу,Ночь была глубока, как яма.Выли псы. И, внимая псу,Той звериной тоске упрямой, —

Сжалось сердце. Ему невмочь,Не под силу ни сон, ни бденье!..И плескалась о стекла ночьНебывалого наводненья.

III

Кожа черная с синевой.Лоб и щеки до глянца сухи.На открытых глазах егоКопошились желтые мухи…

Но угроза была у губ,В их извилистой нитке серой,И шептал любопытным труп:— Берегитесь!.. Пришла холера.

ФОРМУЛА БЕССМЕРТИЯ («Какой-то срок, убийственная дата…»)[214]

Какой-то срок, убийственная дата,И то, что называлось мастерством,Что смелостью пленяло нас когда-то, —Уже фальшивит шамкающим ртом.

О, трупы душ в тисненых переплетах,Чей жар остыл, чей свет уже потух, —Что уцелело от посильных взлетов,От непосильных творческих потуг?

Лишь чудаков над вашим склепом встретишь;Но даже им, искателям пути,Сверкающую формулу бессмертьяВ остывшем пепле вашем не найти!

И только страсть высоким воплем медиЕще звучит, почти не отходя,Да голубые молнии трагедийУ горизонта небо бороздят…

Лишь вопль из задохнувшейся гортани,Лишь в ужасе воздетая рука…Лишь речь нечеловеческих страданий,Как маяки, как искры маяка, —Векам, в века!

ЗЕЛЕНОГЛАЗОМУ ВРАГУ («Так пощипывает холод…»)[215]

Так пощипывает холод,Так нащупывает нож —Ощущение укола,Электрическая вздрожь.

Обернусь. Зеленый, зоркийВзгляд, притянутый ко мне.Так хорек глядит из норкиНа врага. Так каменеть

Можно, вылив в созерцаньеВолю бить, кусать, душить:Ядовитое мерцаньеНенавидящей души.

Так, смертельным страхом болен,Перейдя времен предел, —Достоевский из подпольяНа Тургенева глядел.

Сердцем к сердцу, жалом к жалу,Укусив от боли снег,Той же яростью, пожалуй,Бледный Пушкин прояснел, —

Лишь поймал стволом граненымНенавистный силуэт.Взглядом подлинно влюбленнымОбнял. Крикнул пистолет!

Снова — в точность протокола,К мелочам — от грозных глыб:Ощущение укола,Ощущение иглы…

Обернусь, и взор зеленыйУскользает, гаснет шаг.Да, за мной неугомонныйСоглядатайствует враг.

Ни на шаг не отодвинусь,Не прикрою грудь щитом:Плюс и минус, плюс и минус, —Друг без друга мы — ничто!

ДЕСЯТИЛЕТНИМ(«Мне проследовать пора бы…»)[216]