Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

ДЕСЯТИЛЕТНИМ(«Мне проследовать пора бы…»)[216]

Мне проследовать пора быМимо вас к заботам дня,Но, ребята, ваш корабликЗадержал сейчас меня.

Он плывет, и крик ваш звонок,У булыжника — аврал…Так и Петр, еще ребенок,С дядькой Зотовым играл.

Подождите, подрастете,И у вас, как у него,Будет Яуза и ботик,Встреча с вольной синевой!..

Накормите ж сталью мускул,Укрепите волей грудь,Чтоб пристать к границам русскимВы смогли когда-нибудь.

Чтобы дух ваш не был связан,Чтоб иной была пора,Чтобы пал советский Азов,Как турецкий у Петра!

И тогда — проходят мимоДни, согбенно семеня, —Вы моей земле родимойПоклонитесь от меня!

БЕЗ («Бестрепетность. Доверчивость руки…»)[217]

Бестрепетность. Доверчивость руки.И губы, губы, сладкие как финик,И пряди, выбившиеся на виски,И на висках рисунок жилок синих.

И ночь. И нарастание того,Что называет Пушкин вдохновеньем…Автомобиль буграстой мостовой,И световой, метущий тени веник.

И это всё. До капли. До конца…Так у цыган вино гусары пили.Без счастья. Без надежды. Без венца.В поющей муке женского лица,Без всяких клятв, без всяких «или — или»!

МОЙ УДАР («Когда придет пора сразиться…»)[218]

Когда придет пора сразитьсяИ ждут сигнального платка,Ты, фехтовальщик, став в позицию,Клинком касаешься клинка.За этим первым ощущениемПрикосновения к врагуКак сладко будет шпагу мщенияО грудь его согнуть в дугу…Но нет, но нет, не то, пожалуй:Клинок отбросив на лету,Я столько просьб и столько жалобВ глазах противника прочту.И, салютующий оружьем,Скажу, швырнув в ножны клинок:«Поэты, смерти мы не служим, —Дарую жизнь тебе, щенок!»

РАССТРЕЛЯННЫЕ СЕРДЦА («Выплывут из дальности муаровой…»)[219]

Выплывут из дальности муаровойВолга и Урал.Сядет генерал за мемуары,Пишет генерал.

Выскребает из архивной пылиДаты-светляки.Вспоминает, как сраженья плыли,Как бросал полки.

И, носясь над заревом побоищ,В отзвуках «ура», —Он опять любуется собою,Этот генерал.

Нам же, парень, любоваться нечем:Юность истребя,Мы бросали гибели навстречуЛишь самих себя.

Перестрелки, перебежки, водка,Злоба или страх,Хрипом перехваченная глотка,Да ночлег в кустах.

Адом этим только на экранеМожно обмануть.Любят разжиревшие мещанеПосмотреть войну.

Любят в мемуарах полководцевПамяти уют,Ибо в них сражение даетс я,Как спектакль дают.

Не такою вздрагивают дрожью,Как дрожал солдат…Есть и будут эти строки — ложьюС правдой цифр и дат!

Ложью, заметающею зверств иОдичаний след.А у нас — расстрелянное сердцеДо скончанья лет.

СОЗРЕВШАЯ ОСЕНЬ («Окно откроем, и не надо…»)[220]

И, напевая, вдохнул созревшую осень.

Уот Уитмен

Окно откроем, и не надоКурить без передышки… Встань.За ночь бессонную награда —Вот эта розовая рань.

Вот эта резвая свободаПорвать любой тревоги счет.Гудок какого-то заводаУже на улицу зовет,

И свежесть комнату ласкает…Смотри-ка — девушка бежит,Ее торопит мастерская,Улыбкой взор ее дрожит.

И, как два яблока на блюде(Горжусь сравнением моим!),Она несет две спелых грудиПод тонким джампером своим.

Но рано думать о десерте,Плотским желанием горя…Кто из поэтов запах смертиУчуял в зовах сентября?

Он просто лжец! С какой отрадойЯ пью хрустальное вино,И, право, всё, что сердцу надо,В глотке смакующем дано.

ВОЗВРАЩЕНИЕ («Юноша, как яблоко, румян…»)[221]

Юноша, как яблоко, румян,От родных уплыл за океан.Жил безвестно он в краю чужом,Счастье он нашел за рубежом.

Зрелым мужем, весел и богат,Странник возвращается назад.Вот и дом. Стучит… Ответа нет…Вышел потревоженный сосед.

«Где отец мой?» — В ветре шелестит:«Твой отец на кладбище лежит.Холмик неоправленный сдвоя,Рядом с ним и матушка твоя…»

«Где мой брат?» — И голос отвечал:«Брат твой нищим попрошайкой стал.Где-нибудь в трущобе, вниз лицомОн лежит, исколотый шприцом».

«Где сестра?..» — Приезжему соседПочему-то медлит дать ответ.Хлопнул дверью; доплеснула мглаЧерным ветром: «Лучше б умерла!..»

Город черен, грозный город спит.Рыжий котик возле ног пищит.Взял зверька под теплое пальто,А глаза — к звезде. В глазах: «За что?..»

«Опустошен, изжеван, как окурок…»[222]

Опустошен, изжеван, как окурок,И все-таки упорней, чем обет, —Истрепанный предшественником Нурок:«The boy is good. The book is very bad».

Зачем ему?.. Чужой язык — что крепостьСорокалетнему: ее не окружить.Не иллюзорна ли вся наша цепкость,С которой мы хватаемся за жизнь?

И думаешь: вот так туберкулезныйПорой себе внушает аппетит,А смерть уже своей косою грознойНад согнутой спиной его звенит.

Зловеще нависающего мигаНе отстранить, не выползти из рва,И нам нужна единственная Книга,В которой есть об Иове слова.

ГРЯДА («Щетина зеленого лука…»)[223]

Щетина зеленого лукаНа серой иссохшей гряде.Степные просторы да скука,Да пыльная скука везде!

Вращает колеса колодцаСлепой и покорный ишак,И влага о борозду бьется,Сухою землею шурша.

И льется по грядам ленивойСтруей ледяная вода, —Не даст ни растения ниваБез каторжного труда.

Китаец, до пояса голый,Из бронзы загара литой,Не дружит с усмешкой веселой,Не любит беседы пустой.

Уронит гортанное словоИ вновь молчалив и согбен, —Работы, заботы суровойВлекущий, магический плен.

Гряда, частокол и мотыга,Всю душу в родную гряду!Влекущее, сладкое иго,Которого я не найду.

«Над обрывом, рыж и вылощен…»[224]

Над обрывом, рыж и вылощен,Иностранец-рыболов.Гнется тонкое удилище.«Не с добычей ли? Алло!»

На воде — круги и полосы.Натянулась леска вкось.Тусклый голос, скучный голос:«Понимайте, сорфалось!»

И опять застыли оба мы,И немую ширь рекиГладят пальчиками добрымиГолубые ветерки.

Даль речная как плавило —Вся из жидкого огня…Сколько раз судьба ловилаНа крючки свои меня!

Сколько раз, как мистер этот,Эта клетчатая трость(Знать, крючка такого нету!), —Сокрушалась: «Сорвалось!»

Но не надо бы бахвалиться —Похваляться хорошо ль?Поплавка грозящий палецМигом под воду ушел.

И маши теперь удилищем,Чертыхаясь что есть сил…Иностранец, рыж и вылощен,Даже глаза не скосил.

«Бывают золотые вечера…»[225]