Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

ЗА 800 ВЕРСТ («Гор обугленные горбы…»)[175]

Легко обо мне подумай,Легко обо мне забудь

Марина Цветаева

Гор обугленные горбы,Мили — до самого близкого.Опрокинув розовые столбы,Закат море обыскивал.

Полосы меди отточеннойВыковал запада горн.Граниту наносят пощечиныМокрошлепающие ладони волн.

Облаков сквозные невода,Умирающая вода.

Туда — Камчатка,Киты, туманов молочный напор,Замшевая перчаткаНа распяленных пальцах гор.

Туда — зеленеющие пышноВулканические острова.Народ, подкрадывающийся неслышно,Убивая, говорящий вежливые слова.

Туда — зеленеющие пышно,Светящиеся духи, протяжный гонг.Гонконг,Слоны Сиама.

А в Москве светает.(Звонят ли в Москве колокола?)Первого трамваяГустаяГудит пчела.

Из переулка такого,Что знал — века,ЛомовикаПадающая подкова.

Ничего не знаю, какая вы!(Видел раз в двенадцатом году.)Переливчатые цвета и вы,Отраженная в голубом льду.

Поэтому какая у вас комната,Как вы открываете глаза?Я бы всё это мог выдумать (гном на то!),Но этого нельзя…

Ночь. Ветер. Знойный и ночью.(Летают светящиеся мухи.)Пляска шаркающих туфель волн.(Мои глаза электрически сухи.)Ветер. Прибоя и вой, и вол.

Сейчас поплыву, волной освечен,Буду клубить под собой межу.Вал, откатясь, обнажает плечиНе человеку уже — моржу.

Фыркаю. Камень схватил за спину.Солоны губы. Давай! Давай!И выгибают кошачью спинуВолны на каменный каравай.

Может быть, вглубь и торпедой до дна,Вытянув рук голубой бугшприт,Чтобы взорвать тот чертог подводный,Где фосфорический свет зарыт.

Верблюд в песчаном караване, яПокачиваюсь от ороби:Под грохотом завоеванияВсплывают голубые проруби.

А вы сейчас пьете чай,Прищуриваясь на строчки,И мне — от морей — различатьМаркизетовые цветочки.

Хорошо, что вы есть, что вашГолос слышен до океана,До страны, что живет, живаПо Евангелию Иоанна.

И стихи вам и петь, и вить,Их за тысячи верст не спрячете!Мне в ладони мои ловитьМетеоровые их мячики.

Я стою на огне росы,Я на берег себя причалил…(Вы станете — ну да, часы! —Ведь девятый у вас вначале.)

Ночь.

Субтропическая, синяя, жаркая.Как танцующие слоны,Шаркают волны.Волны,Отпрыгнувшей прочь,Голубоватый песок.

Ночь.

На мысокБерег хвост опускает драконий, иглистый —Шаткий от крена, —Парус контрабандиста.

Ветер. Прожектор. Сирена.

«Я одинок, без близких и друзей…»[176]

Я одинок, без близких и друзей,Целую очи моего искусства;Придет толпа — я говорю:«Глазей!» Придет поэт —«Товарищ, знаю вкус твой!»

А может быть, стихов из тысячиКремневых два бессонное терпеньеКладет в карниз — простые кирпичиСобора, загудевшего от пенья.

И голуби свистящий свой полетСмахнут с крыла и рядом заворкуют,Ведь сердце обреченное поет,Не требуя награду никакую.

САМОЕ ОБЫКНОВЕННОЕ («На Каланчевской пять, квартира три…»)[177]

На Каланчевской пять, квартира три,Жил человек. Труслив, к тому ж развязен.На желтом лбу его цвели угри,Воротничок всегда помят и грязен.

Но полночью пришел к нему Господь,Он милосерд, иль с неба видно проще, —И до утра, и до рассвета вплотьСияло в комнате, как в снежной роще.

И стало так. Он жил теперь в пустомПространстве рокота и вихревого гула,А по ночам беседовал с ХристомВ саду, у склона горного аула.

И раз Христос сказал, сияя весь(Они тогда к ручью сходили вместе):«Ошибся я, тебе бы жить не здесьИ не теперь, а лет назад на двести!»

И с Каланчевской пять, квартира триПоднял его и отослал в былое,И встретил он румяный свет зариВ избе, в скиту, в лесу у аналоя.

И память старца праведного чтим,Не ведая, не знающие крылий,Что вот прошел он спутником твоим,Что с ним вчера еще мы вместе жили.

ТУМАН («Глухое «у-у» закинуто протяжной…»)[178]

Глухое «у-у» закинуто протяжнойСиреной невидимки-маяка,И тяжело своей холстиной влажнойПовис тяжелый парус моряка.

Вершин расплывчатые очертанья,Долин дымящиеся закрома,Где спрятаны в скалистые гортаниПечами обогретые дома.

Где женщина, поджаривая рыбу,Смеется, к гостю повернув лицо,Где ночь, ворча, приваливает глыбуТумана на дощатое крыльцо.

За мглою — мгла! Сквозь острые проколы,Распластаны на замшевый экран(Подобие кровоточащих ран!),Огней разбрызганные ореолы…

Туман,Туман,Туман…

ГОЛУБАЯ КНЯЖНА («В отеле, где пьяный джесс…»)[179]

В отеле, где пьяный джессСгибает танцоров в дуги,Еще говорят прэнсессВ крахмальных сорочках слуги.

И старенький генерал(О, как он еще не помер)Рассказывать про УралСтучится в соседний номер.

И пища еще нежна,И вина сверкают, пенясь.И маленькая княжна,Как прежде, играет в теннис.

Но близит уже судьбаПростой и вульгарный финиш,Когда ты из Чосен-банкПоследнюю сотню вынешь.

И жалко нахмуришь бровьНа радость своих соседок…К чему голубая кровьИ с Рюриком общий предок?

Для многих теперь стезяЕдва ли сулит удачу.Мне тоже в Москву нельзя,Однако же я не плачу!

Но вы — вы ведь так нежныДля нашей тоски и муки,У вас, голубой княжны,Как тонкие стебли — руки.

И львы с твоего гербаНе бросятся на защиту,Когда отшвырнет судьбаПоследнюю карту битой.

И ужас подходит вплоть,Как браунинг: миг и выстрел…А впрочем, чего молоть:Сосед-то — любезный мистер!

«У причалов остроухий пинчер…»[180]

У причалов остроухий пинчерВодит нынче тоненькую мисс.Англичаночка, не осрамитесь,Не для шкуны же папаша вынянчил!

Рыжий боцман выплюнул табак,Рыжий боцман подмигнул подвахте:«Этакую ежели на бак,Ну-ка, малый, выдержишь характер?»

Хохотала праздная корма:«Не матросу сватать недотрогу!Глянь-ка, боцман, чертов доберман,Что ни тумба, поднимает ногу!..»

Лучший виски — уайтхорс виски:Белая лошадь, по-английски.

ПОЛКОВОЙ ВРАЧ («Умирает ли в тифе лиса…»)[181]

Умирает ли в тифе лиса,Погибает ли дрозд от простуды?Не изведает сифилисаДаже кот, похудевший от блуда!

Вы — шутник. Папироса во рту,Под большой электрической лампойОтмечаете люэс, ртутьИ ломаете горлышки ампул.

И на беглую спутанность фраз,На звенящую просьбу вопросаУлыбаетесь: «Даже Эразм —Роттердамский! —Немного без носу!»

УЗОРЫ ПАМЯТИ («Я пишу рассказы…»)[182]