Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ДОСТОЕВСКИЙ («В углах души шуршит немало змей…»)[169]
В углах души шуршит немало змей,От тонких жал в какую щель забиться?Но Бог сказал: «Страдай, ищи… сумейНайти меж них орла и голубицу».
Вот — Идиот. Не мудр ли он, когда,Подняв свой страх, стоит, тоской пылая?Но обрекла на страшные годаСвой бледный бред мятежная Аглая.
Вот «пьяненький»… И он в луче небес,В щетине щек свою слезу размазав,Но яростен, когда терзает бес,Логически-безумный Карамазов.
Все близкие… Идут, идут, идутПо русской окровавленной дороге.И между них, как злой и мертвый Дух, —Опустошенный сумрачный Ставрогин.
И умер ты, и прожил жизнь, ища,И видел мрак и свет невыносимый:То нигилист глядел из-под плаща,То в истину поверивший Зосима.
Люблю тебя, измученный пророк,Ты то горел, то гас, то сердце застил,И всё ж ты пел (хотя бы между строк)О нежности, о жалости, о счастье.
ЕВРЕЙКА («В вас — вечное. Вы знали Вавилон…»)[170]
А.К.
В вас — вечное. Вы знали ВавилонИ рек его певучие печали,Вам Ханаан вознес цветущий склон,За вами львы сирийские рычали.
И образ ваш в былом неопалим:Для вас Давид играл на вечной арфе,Вы защищали с ним Иерусалим,Христос — для вас — зашел к мещанке Марфе.
Не вами ли сраженный Олоферн,Скользнув в крови, упал на плащ парчовый?В вас быстрота антиливанских серн,Влюбляетесь и мстите горячо вы.
Единая под тысячью личин(Ревекки, Лии, Сарры и Юдифи),Ведь это вы, одушевив мужчин,Бросали их гореть в бессмертном мифе!
И тайна глаз горящих глубока,Черней, чем плод и кожура маслины.Не вы ли в Рим послали рыбака,Сверкнув пред ним в хитоне Магдалины?
В вас женственности творческий экстазИ пламенность могучей вашей расы,Для вас и Дант, и восхищенный ТассБросали стих — как сталь — о медь кирасы.
И в пальцах ваших, вырвавших из нотВеличие томящего Шопена,Текут века, и в ночь не ускользнетБылых племен омлеченная пена.
«Я живу в обветшалом доме…»[171]
Я живу в обветшалом домеУ залива. Залив замерз.А за ним, в голубой истоме,Снеговой лиловатый торс.
Та вершина уже в Китае,До нее восемнадцать миль.Золотящаяся, золотаяРассыпающаяся пыль!
Я у проруби, в полушубке,На уступах ледяных глыб —Вынимаю из темной глубиУзкомордых крыластых рыб.
А под вечер, когда иголкиВ щеки вкалываются остро,Я уйду: у меня на полке,Как Евангелие — «Костер».
Вечер длится, и рдеет книга.Я — старательная пчела.И огромная капля мигаМеталлически тяжела.
А наутро, когда мне надоРазметать занесенный двор,На востоке горы громада —Разгорающийся костер.
Я гляжу: золотая глыба,Великанова голова.И редеет, и плещет рыбойРозовеющая синева.
И опять я иду на льдины,И разметываю в лесу,И гляжу на огни вершины,На нетлеющую красу…
Если сердце тоска затянетПод ленивый наважий клев —Словно оклик вершины грянетГрозным именем: Гумилев!
КЛАДБИЩЕ НА УЛИССЕ («Подует ветер из проклятых нор…»)[172]
Подует ветер из проклятых норПустынной вулканической Камчатки,Натянет он туман на зубья гор,Как замшевые серые перчатки.
Сирена зарыдает на мысу,Взывая к пароходов каравану;На кладбище, затерянном в лесу,Невмоготу покойникам… Восстанут.
Монахиня увидит: поднялисьМогучие защитники «Варяга»,Завихрились, туманом завилисьИ носятся белесою ватагой.
И прочитает «Да воскреснет Бог»,И вновь туман плывет текучей глиной,Он на кресте пошевелит венок,Где выцветает имя — Флорентина.
Встает, бледна, светла и холодна,В светящемся невестином наряде…Двенадцать лет она уже одна,Двенадцать лет под мрамором, в ограде.
О, если б оторваться от креста,Лететь, лететь, как листья те летели,Стремительным кружением листа,В уют жилья, в тепло большой постели!
И розоветь, как пар в лучах зари,И оживать, и наливаться телом,Но дальние заныли звонариЗа сопками, в тумане мутно-белом.
И прячется в истлевшие гробаЛетучая свистящая ватага…Трубит в трубу — тайфун его труба —Огромный боцман у креста «Варяга».
Бухта Улисс, 1923 год«Ветки качались с усталым шумом…»[173]
Ветки качались с усталым шумом,Веяла сырость из темных чащ…Вы Вашу лошадь оставили с грумом,Мальчик дремал, завернувшись в плащ…
Следом за Вами я крался… ОрешникСкрыл меня плотно в свежей глуши.Здесь подсмотрел я, бродяга-грешник,Темное горе Вашей души…
Плечи в беззвучном дрожали плаче,Но оставалась глухой тропа…Был обезумлен Ваш взор незрячий,Ваша походка была слепа…
Близким мне сделалось робкое горе,Но подойти к Вам я не посмел, —Да и ушли Вы, поплакав, вскоре,Снова Ваш взор стал презрительно смел…
Стэком коснулись спящего грума,Выйдя из леса… Ваш лик был строг…Черное платье вилось угрюмоИ шелестело у Ваших ног…
Вы на меня посмотрели скучно…И кто бы сказал, что, гордая, ВыПлакали так безысходно, беззвучноВ тихих шептаньях лесной листвы?
ЛЕГЕНДА О ДРАКОНЕ («Уже утрачено…»)[174]
Уже утраченоЕго название,Уже никтоНе вспоминает год, —Вверх по Янцзе(Так говорит предание)Шел первыйОкеанский пароход.
И в белом шлеме,В грубой парусинеИм правилАнгличанин-капитан.И вечерел,Уже багрово-синий,Простор Янцзе,Закатом осиян.
В усталом ветреВздрагивали тросы,Как чьи-тоЗолотые волоса…И пели беззаботные матросы,ИныеВспоминая небеса…
А с берегов,Из тростниковых хижин,На пароход,На дыма черный валГлядел крестьянин,Робок и принижен,И дьяволомЕго именовал.
И… там,Где солнцеМедно-красным дискомСклонялось в аспидОстрогрудых круч,Вдруг появилисьВ отдаленьи близкомКлубящиеся змеиЧерных туч…
Из дыма ихНа аспидные кручи,Окрасив в пурпурБлеклый небосклон,Неслышно выползСказочно могучийТысячекрылыйОгненный дракон.
И,Стерегущий рекуНеизменно,Разбив стеклоЗавечеревших вод,Он,Пасть раскрывший,Проглотил мгновенноГудком гремевшийВражий пароход.
И скрылся снова…Солнце опускалось…Победно пелаКаждая струя.И до рассветаГрозно отражаласьВ огне зыбейДраконья чешуя.
Прошли года,Прошли десятилетья,Развеян сказкиРухнувший уют,Но,Как тогда,И в это лихолетьеПреданье вспоминаютИ поют…
Поют…И вспыхивают фейерверкиНемых зарниц…Чернеют берега…И вахта на английской канонеркеНе спит.Молчит.И чувствует врага.
Усталый ветерТреплет парусинойИ ласково лепечет о грозе…И в блеске молний выгибает спину —Драконью спину —Голубой Янцзе.
ЗА 800 ВЕРСТ («Гор обугленные горбы…»)[175]