Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

СОБАКОГЛАВЫЙ («Старинная керамика — амфора…»)[162]

Старинная керамика — амфораС изображением святого Христофора:

В шерсти, с когтьми и с головою пса —Угодника избрали небеса.

Сказал Господь: возьму себе урода.Пусть жалкая послужит мне природа,

Пусть знают все — и зверь, и раб, и тать,Что Бог везде умеет расцветать.

Я злак души взращу, как огородник,И будет в сумрачном страшилище — угодник.

Но плакался, приявший приговор,Собакоглавый инок Христофор.

Слезу отер и шел путем Господним,И был посмешищем в упрямом дне сегоднем,

Чтоб за тоски глаза изъевший дымНе тлеть в веках и нам сиять — святым.

В СЕБЕ(«Проповедую строгую школу…»)[163]

Николаю Асееву

Проповедую строгую школуНа отроге угрюмо-гористом,И дикарь, отрыгая юколу,Называет меня футуристом.Прибежит гимназист и похвалит,На зрачки опуская ресницы,Но со мной не скучает едва ли,Посидит и спешит извиниться.Быть бы женщиной, плакать сугубо,Но какая же я Ниобея?И кусаешь язвящие губы;Словно вещь, замурован в себе я,И кажусь дискоболовым диском,И не знаю, не чую, не чаю,И о вас, удивительно близком,С декабря утомленно скучаю.

ДЕВКА(«Изогнутая, выпячив бедро…»)[164]

Изогнутая, выпячив бедроИ шлепая подошвами босыми,Тяжелое помойное ведроНесет легко ступеньками косыми.Подоткнутою юбкой обнаживИзгибы икр, достойных строгой лепки,Сошла во двор. Меж шлюх и сторожихУже звенит задорно голос крепкий.И встречному швырнет она успех,Со спелых губ скользнувший, как гостинецВелев сравнить с закутанными в мехВ фойэ, в садах и номерах гостиниц.И думаю, читая тридцать строк,Накривленных измотанной эстеткой,Что мужики, толкая в потный бок,Зовут ее, веселую, — конфеткой.

МОРСКИЕ (1–6)[165]

1

Чтоб не сливались небо и вода —Зеленый мыс легко повис меж ними,И облаков сквозные неводаЛовили солнце всё неутомимей.

Но солнце жгло их розовую ткань(Крутясь, горело дыма волоконце),И вот уже над всем простерло дланьЖестоко торжествующее солнце.

Как женщина, отдав себя, земляСпала, несясь на дымной гриве зноя,А в голубом, холсты не шевеля,Чернел корабль и был — ковчегом Ноя.

2

На небо намазана зелень,И свежий сочится мазок…Идущей с востока грозе — леньТащить громыхнувший возок.

А небо густое, как краска,Как море, которое — там!Над далью лиловая ряскаУшедших к Господним местам.

Склоняется солнце на запад,Могущество зноя излив,И лодка — с утеса — как лапоть,Заброшенный в синий залив.

3

Прямая серая доска —Как неуклюж шаланды парус!..Пусть, набежав издалека,Его взъерошит ветра ярость.

Угрюмо-серый тихоходПлывет в коммерческую пристань.Разрушь тоскливый обиход:Гори в грозе и в ветре выстань!

И холст, упавший как доска,Пусть напряжется крутогрудо.Пусть будет гибель, смерть пускай,Но пусть и в смерти грянет чудо.

4

Метлой волны хрустящий берег вымыт.Простор воды лукаво бирюзов.Здесь чуждый мне и беспокойный климат,Здесь в стон гагар вплетен томящий зов.

А горизонт — он выгоренно-дымчат —Как ветхих ряс тепло шуршащий шелк…Мой взгляд грустнел, в нем растворялось «нынче»,К далекому парящий дух ушел.

Я ковш мечты. Из глубины зачерпнутМоей томящей творческой тоской, —И смерть моя, безглазо-желтый череп,И ты, мой сон, мой самоцвет морской.

5

Даль дымчата, а облаков каемкаОправлена по краю в серебро.Морская ширь звенит под зноем емко,Раскалено гранитное ребро.

А ты со мной. Ты белая, ты рядом,Но я лица к тебе не обращу:Ты заскользишь по зазвеневшим грядам,Ты ускользнешь по синему хрящу.

Но ты моя. И дуновенье бриза,И плач волны, разбитой на мысу, —Всё это так, всё это только риза,В которой я, любя, тебя несу.

6

Голубые и синие полосыНынче море запутали в сеть,Протянулись ветровые волосыИ до вечера будут висеть.

И на парусе, косо поставленном,На ладье, потерявшей весло, —Не меня ли к безумцам прославленнымС горизонта в лазурь унесло.

ОСВИСТАННЫЙ ПОЭТ («Грехи отцов и прадедов грехи…»)[166]

Грехи отцов и прадедов грехи —Вот груз тоски на точках нервных клеток.И этот груз, кладя и так, и этак,Я на плечах тащу через стихи.И думаю, взглянувши на верхиИных вершин, где горный воздух редок:Не лучше ли возить в санях соседок,Укрывши их в медвежий мех дохи.Мне говорят: «Как хорошо у вас!»Киваю в такт и думаю покуда:Отец любил с аи сухарный квасИ выжимал легко четыре пуда.А я угрюм, тосклив и нездоров,Я — малокровный выжиматель строф.

НА БЛЮДЦЕ («Облезлый бес, поджав копытца…»)[167]

Облезлый бес, поджав копытца,Опять острит зловещий смех:— На блюдце дна не уместитсяНи взор, ни радость, ни успех.

В ступе толпы под хрип и топотВ песок былое истолки.Не скучно ль, сидя рядом, штопатьНадежд протертые чулки?

И понимаешь, бытом суженЛюбой восторг в больной изъян,А человек тебе не нужен,Ты — путник в стане обезьян.

Глядишь на цепкие гримасыУлыбок, жестов, слов и дел,И тонет в океане массыСудьбой подчеркнутый удел.

Живешь, слова цепляя в ритмы,Точа немую зоркость глаз.Как иступляющую бритву,Которая на грудь легла.

А голос всё звончей и льдинче,И повторишь который разВ ночной пробег пропетый нынчеСвой крошечный Экклезиаст.

СЛУЧАЙ («Вас одевает Ворт или Пакэн?..»)[168]

Вас одевает Ворт или Пакэн?(Я ничего не понимаю в этом.)И в сумрачном кафе-америкэнДля стильности встречались вы с поэтом.

Жонглируя, как опытный артист,Покорно дрессированным талантом,Он свой весьма дешевый аметистПоказывал сверкальным бриллиантом.

Но, умная, вы видели насквозьИ скрытое под шелком полумаски,Ленивое славянское «авось»,Кололи колко острые гримаски.

И вдруг в гостиных заворчало «вор!»Над узелком испытанной развязки,И щупальцы склонявший осьминогБыл ранен жестом смелой буржуазки.

ДОСТОЕВСКИЙ («В углах души шуршит немало змей…»)[169]

В углах души шуршит немало змей,От тонких жал в какую щель забиться?Но Бог сказал: «Страдай, ищи… сумейНайти меж них орла и голубицу».

Вот — Идиот. Не мудр ли он, когда,Подняв свой страх, стоит, тоской пылая?Но обрекла на страшные годаСвой бледный бред мятежная Аглая.

Вот «пьяненький»… И он в луче небес,В щетине щек свою слезу размазав,Но яростен, когда терзает бес,Логически-безумный Карамазов.

Все близкие… Идут, идут, идутПо русской окровавленной дороге.И между них, как злой и мертвый Дух, —Опустошенный сумрачный Ставрогин.

И умер ты, и прожил жизнь, ища,И видел мрак и свет невыносимый:То нигилист глядел из-под плаща,То в истину поверивший Зосима.

Люблю тебя, измученный пророк,Ты то горел, то гас, то сердце застил,И всё ж ты пел (хотя бы между строк)О нежности, о жалости, о счастье.

ЕВРЕЙКА («В вас — вечное. Вы знали Вавилон…»)[170]