Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы - Абрам Рейтблат

Но значительная часть надписей фиксирует соотношение в литературной иерархии. Выбирая ту или иную формулу, автор закреплял социальную дистанцию (в рамках института литературы).

Немало надписей писалось в позиции «снизу вверх», от рядового или низшего члена литературной системы мэтру, ее руководителю и т.п. Вот инскрипты на книгах, подаренных А.П. Чехову: «Писателю-колоссу – от писателя-пигмея. Антону Павловичу Чехову Иван Белоусов», «Основываясь на словах одного талантливого писателя (Ан. Пав. Чехова), что “в литературе, как и в армии маленькие чины – необходимы” – я позволяю себе поднести этому писателю мое плохонькое произведение, рассчитывая на его снисходительность к маленькой, детской писательнице. М. Киселева», «Антону Павловичу Чехову, знаменитому, от самого незначительного. А. Мошин», «В знак памяти и уважения маленький писателишка талантливому А.П. Чехову. В. Долгоруков», «А.П. Чехову от искренне любящей его как человека и сердечно почитающей как писателя, его “микроскопической коллеги” Т. Щепкиной-Куперник» (Библиотека Чехова, с. 219, 241, 261, 289, 316; аналогичные инскрипты см. также на с. 258, 259, 270, 297, 312). Вариант – позиция ученичества: «Бесподобному учителю от слабого ученика. Глубокоуважаемому Антону Павловичу Чехову. Автор» (О. Волжанин) (Библиотека Чехова, с. 224), «Венценосному певцу беспримерных глубин и снежных высот Валерию Яковлевичу Брюсову с глубоким уважением и благодарностью – внимательный и всегда преданный ученик» (Блок, с. 40); «Глубокочтимому учителю Валерию Яковлевичу Брюсову. Сергей Бобров», «Валерию Брюсову – на вершины мастерства с дороги достижений» (С. Городецкий), «Глубокоуважаемому Валерию Яковлевичу Брюсову, моему учителю, с чувством неизменной любви к его творчеству. Владислав Ходасевич» (Автографы, с. 155, 254, 443).

Еще больше инскриптов пишется «по горизонтали»: равным по статусу, например: «Милому Ивану Алексеевичу Бунину от коллеги Антона Чехова», «Собрату по оружию (не огнестрельному – примечание для начальства) Александру Семеновичу Лазареву-Грузинскому от автора. А. Чехов», «Алексею Алексеевичу Луговому, собрату по профессии, от его почитателя. А. Чехов» (Чехов, с. 268, 277, 279); «Ю.Д. Беляеву, товарищу по искусству. М. Кузмин» (Лесман, с. 121); «Александру Кусикову – моему орлиному другу по ущельям поэзии и эльборусам слов. Автор» (В.В. Каменский) (Богомолов, с. 385).

Инскрипты, написанные «сверху вниз», встречаются очень редко, поскольку так или иначе будут ставить автора в положение нескромного человека, самохвала. Чтобы снять этот акцент, автор инскрипта нередко использует иронию: «Ромаше Голике от знаменитого писателя на память о его великих делах» (А.П. Чехов) (Чехов, с. 271), «Наде, моей любимой ученице. Валерий Брюсов» (Н.Я. Брюсовой) (Автографы, 179).

Неформальные инскрипты (Бальмонта, Маяковского, Северянина, Ремизова и т.п.) значимы как «минус-прием», на фоне распространенного этикета в инскрипте; они позволяют авторам реализовать свое амплуа «поэта», или «хулигана», или «отшельника», т.е. литератора, не вписанного в литературную систему, пренебрегающего ее условностями.

И в заключение – об эволюции инскрипта (вообще-то это тема для специальной статьи). Исторически инскрипт возник из посвятительной надписи, а делалась она вышестоящему, покровителю. Поэтому инскрипты XVIII в. носили по большей части официальный характер и фиксировали в основном соотношение автора и адресата в социальной иерархии. В XIX в. инскрипт постепенно переходил от чисто социальных отношений к отношениям в сфере литературы, к культурной иерархии, иерархии талантов и внутрилитературных позиций. В ХХ в. все больше места в инскрипте занимают личные отношения дарителя и адресата. Но сам факт закрепления этих отношений инскриптом означает, что это лично-публичные отношения, т.е. личные отношения, имеющие публичную значимость, хотя исходно определяемые не статусом, а аффективными моментами.

2011 г.

КОММЕНТАРИЙ В ЭПОХУ ИНТЕРНЕТА

(Методологические аспекты)289

В работе отечественных литературоведов, по крайней мере занимающихся русской литературой, комментаторская деятельность составляет одно из главных направлений. Речь идет, конечно, об историках литературы, но уточнение это не принципиальное, поскольку теоретиков у нас раз-два и обчелся, а современная литература отдана на откуп критике и почти не привлекает внимание исследователей.

Формы этой деятельности разнообразны: комментарий к впервые публикуемым по архивным источникам художественным произведениям, воспоминаниям, письмам, документам, комментарий в академических и близких к ним по типу изданиях классиков, примечания к «массовым» и учебным изданиям тех же классиков и известных писателей прошлого и т.д., и т.п.

В подобную работу литературоведы вкладывают массу времени и усилий, полагаю, что не меньше, чем в собственно исследования, в написание статей и монографий.

В то же время рефлексия над этой важной сферой труда литературоведа в последние годы в России практически отсутствует. И это при том, что и сама литература, и контекст и формы ее функционирования, и читатель быстро и весьма существенно изменились за последние 15 лет290.

В этих заметках мы попытаемся проблематизировать такие аспекты этой темы, как адресат комментария, границы комментируемого, характер комментария в эпоху революции в средствах коммуникации и т.д. Речь пойдет главным образом о комментировании русской художественной литературы XVIII—ХХ вв. Комментирование древнерусских, эпистолярных, мемуарных и т.п. текстов, в которых для читателя значим не столько эстетический, сколько познавательный аспект и аудитория которых существенно уже, неизбежно должно отличаться по своим принципам, хотя часть тенденций, о которых ниже пойдет речь, присуща и этой сфере. Определенная специфика присуща и комментированию переводной литературы.

Прежде всего определим, что понимается под комментарием. В словаре, подготовленном Институтом русского языка, находим такое определение: «Комментарий – толкование, разъяснение какого-либо текста»291. «Краткая литературная энциклопедия» дает близкое по характеру определение: «Комментарий (от лат. commentarius – заметка, толкование) – жанр филологического исследования, разъясняющий текст лит[ературного] памятника»292. Почти дословное повторение этой формулировки можно найти в «Литературном энциклопедическом словаре» (М., 1987) и «Литературной энциклопедии терминов и понятий» (М., 2001).

Когда вдумываешься в эту дефиницию, сразу же встают три вопроса:

– почему тексты, созданные с коммуникативной целью, кому-то непонятны?

– нужно ли делать их понятными?

– если да, то с помощью чего и в каких аспектах?

На первый вопрос ответить легко: текст непонятен в том случае, когда между его создателем и потребителем существует культурный разрыв, они отличаются по кругу знаний, представлений, мотивов деятельности, ценностей, литературных конвенций и т.д.

Такой разрыв возникает либо со временем, когда текст воспринимается в месте своего создания через много лет; либо при переходе текста в иноязычную и инокультурную среду, либо, в случае сильной культурной дифференциации общества, при восприятии его не той культурной средой, для которой он создавался.

Комментатор стремится дополнить тезаурус читателя, дать сведения о бытовых реалиях, исторических персонажах, источниках цитат и т.д., и т.п. и предполагает, что эта информация поможет постичь смысл произведения. Однако справедливость этого предположения далеко не очевидна.

Так, в народной среде именно непонятность текста считалась показателем его высоких достоинств, мудрости и глубины. В русской деревне даже существовало поверье, что кто Библию целиком прочтет, тот с ума сойдет. Напомню также слова, сказанные слугой И.А. Гончарову: «Если все понимать – то и читать не нужно: что тут занятного!»293

Любопытно, что словарик мифологических персонажей, приложенный к первому изданию книги М. Комарова «Приключения милорда Георга» (СПб., 1782), в многочисленных переизданиях ее отсутствовал.

С другой стороны, ряд исследователей настаивает на творческом потенциале неверного прочтения и понимания. В частности, Гарольд Блум доказывает, что подобное прочтение было причиной появления новых идей и концепций, а отечественный искусствовед Борис Соколов прослеживает аналогичные явления на материале русской лубочной картинки294.

И действительно, в историческом развитии литературы довольно долго (до Нового времени) нормой было не точное воспроизведение текста первоисточника с поясняющими его комментариями, а, напротив, творческая его переработка в соответствии с интересами, знаниями, литературными вкусами и ценностями потребителя (напомню о Шекспире, Боккаччо и др.).