Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы - Абрам Рейтблат

Представляется, что исследования воображаемого обещают известные возможности преодолеть крайность той и другой ценностной позиции, выйти за рамки противостояния данных интеллектуальных традиций и поддерживающих их групп. В ходе предпринятых работ вскрывается принципиальная близость символических структур ментальности – культурных форм мысли, в рамках которой работает и историческое сознание, и мифотворческое воображение.

1988 г.

К СОЦИОЛОГИИ ИНСКРИПТА273

Авторская дарственная надпись на книге274, которая играет столь большую роль в литературном быту, очень редко становится предметом исследовательского внимания.

Инскрипты интенсивно публикуются275, нередко используются как важный источник информации о конкретной книге (уточнение времени выхода из печати, подлинная фамилия автора издания, вышедшего под псевдонимом, и т.п.) и ее авторе (круг его знакомств, характер взаимоотношений с адресатом надписи, время пребывания в том или ином месте и т.д.). Однако исследований этого литературно-бытового жанра – его поэтики, этикета, социокультурных функций и т.п. – на русском языке по сути дела нет. Работы на данную тему представляют собой либо лирические библиофильские эссе276, либо предисловия к публикациям инскриптов, как правило также не отличающиеся особой аналитикой277, либо тезисное обозначение возможных тем для исследования278.

При этом инскрипт рассматривается в «романтическом» ключе, как некоторое уникальное послание художника конкретному лицу, как изолированный акт. Например, Л. Озеров пишет об инскрипте: «Автору хотелось сохранить тепло руки на книге, как бы отчуждающей его от рукописи», «Надпись – личная историческая зарубка на книге»279; Е.И. Яцунок также полагает, что автор «как бы согревает вернувшееся ему в тираже собственное творчество, вновь авторизует его»280; для О.Д. Голубевой автографы на книгах – «микрописьма, обращенные к друзьям и знакомым»281. Иным представляется инскрипт взгляду социолога литературы, изучающего социальное взаимодействие в рамках института литературы и в каждом компоненте литературной системы и в каждом артефакте этой сферы усматривающего прежде всего воплощение подобного взаимодействия.

При таком подходе инскрипт является весьма перспективным материалом для изучения, поскольку содержит подобное взаимодействие в явно выраженной форме.

Ниже мы хотели бы предложить конспективное изложение социологической трактовки инскрипта. Материалом для статьи явились инскрипты литераторов второй половины XIX – начала ХХ века282, для предыдущего и последующего периодов существования русской литературы характерны, на наш взгляд, те же закономерности, но с некоторыми особенностями, о которых пойдет речь в заключении.

Начнем с проблематизации некоторых положений об инскрипте, которые считаются аксиоматическими.

Прежде всего рассмотрим – для кого пишется инскрипт. Принято считать, что ответ самоочевиден – адресату, тому, кому дарится книга. Например, Е.И. Яцунок утверждает, что «автограф сопровождает личный (не адресованный читателям) контакт двух людей, он направлен только определенному лицу»283, В.Я. Мордерер и А.Е. Парнис также пишут: «Тиражированная книга обращена к широкому читателю – каждый ее экземпляр с надписью как бы “вторично авторизуется” и почти всегда получает точный и с точки зрения автора глубоко осмысленный адрес» (Блок, с. 5—6). Однако обратим внимание, что в инскрипте тот, кому дарится книга, как правило, указывается в полной форме, с фамилией. Вот, например, несколько инскриптов Блока: «Дорогому Валерию Яковлевичу Брюсову на добрую память», «Николаю Петровичу Ге от любящего автора» (Блок, с. 40, 45)284. Но адресат прекрасно знает, что книгу дарят ему, и указание на того, кому дарится книга, могло бы вообще отсутствовать или даваться только в форме имени и отчества. Зачем же указывается фамилия? Ведь в письмах, действительно обращенных к конкретному адресату, проставляются только имя и отчество (или одно имя, или указание на родственную связь). И нельзя сказать, что подобные инскрипты не пишутся. Например, среди инскриптов Блока есть и такие: «Любе» (Л.Д. Блок), «тете» (М.А. Бекетовой), «Милому, нежно любимому брату Боре» (Андрею Белому), «Зинаиде Николаевне – от любящего автора» (З.Н. Гиппиус) (Блок, с. 38, 34, 35, 49) и т.п. Ср.: «Мушке Певучей. К. Бальмонт»; «Кате – память солнечных дней в Баньках. К. Бальмонт»; «Танику – Волчище» (В.В. Маяковский); «Сергею. Пусть твое будет с тобой!» (В.В. Розанов) (Богомолов. С. 377, 387, 392). Но число подобных инскриптов невелико, например, в весьма репрезентативной подборке инскриптов Блока (около 400) число инскриптов, не содержащих фамилию адресата, составляет по нашим подсчетам лишь чуть более 10%, и написаны они на книгах, подаренных родственникам или самым близким людям. О чем это говорит? На наш взгляд, о том, что инскрипт обычно пишется не только для того человека, которому дарится книга, но и для других, потенциальных читателей, которым пожелает показать книгу с инскриптом ее владелец или которым он станет доступен после его смерти. Инскрипты объективируют существующие отношения, делают их публичными и тем самым закрепляют их. Сам акт надписания книги уже указывает, что надпись обращена к публичности, представлена взгляду обобщенного третьего (не важно, прочтет ее кто-то в реальности или нет). В этом плане потенциально публичны даже самые интимные и краткие надписи. (Иначе зачем писать на книге «Маме», ведь она прекрасно знает, что книга подарена ей, и знает, кто подарил ее. А лаконичность здесь отнюдь не означает, что надпись чисто функциональна; просто отношения с матерью носят столь глубокий и всеобъемлющий характер, что никакая детализация, никакие конкретные слова тут не нужны.) Поэтому, как мне представляется, А.А. Блок проявлял непоследовательность, когда, как отмечают В.Я. Мордерер и А.Е. Парнис, «протестовал против оглашения некоторых своих надписей» на книгах, подаренных самым близким людям, как произошло с инскриптом М.И. Бенкендорф (Блок, с. 36).

Приведем еще несколько примеров, подтверждающих вывод об обращенности инскрипта к потенциальному Другому. Блок пишет на втором издании «Двенадцати»: «Николаю Эрнестовичу Радлову, автору заглавных букв – с искренним приветом – Александр Блок» (Блок, с. 116). Но ведь тот факт, что Радлов нарисовал заглавные буквы в этой книге, адресату надписи прекрасно известен, Блок отмечает это для других. Или он пишет: «Дорогому Тимофею Ивановичу Бережному, славному устроителю “вечера Александра Блока и Корнея Чуковского” в Большом Драматическом театре 25 апреля 1921 года от душевно преданного и благодарного а в т о р а» (Блок, с. 37). Можно подумать, что Бережной не знает, что это именно он и именно в этот день устроил данный вечер. Ср.: «Другу детства, товарищу по гимназии, ныне артисту Александру Леонидовичу Вишневскому от Антона Чехова» (Чехов, с. 270) – вся эта информация сообщается не для Вишневского, а для другого читателя, не осведомленного об этом.

Еще одно широко распространенное представление – о своеобразии инскрипта, отражении в нем индивидуальности автора и специфики его отношений с адресатом. Так, О. Ласунский полагает, что «жанр дарственной надписи не зажат в тиски формальных требований – в этом его прелесть: автор может дать простор своей фантазии и, что называется, вволю порезвиться», к «освященным многолетним опытом нормам» написания инскрипта он относит только «более или менее полное и точное указание адресата, а также фиксацию времени и места дарения»285. Аналогичным образом Е.И. Яцунок утверждает, что в инскриптах отражается «своеобразие личности тех, кто дарил свои книги, и тех, кому они были предназначены»286. Иванов-Разумник писал, например, что «Александр Александрович [Блок] не делал ничего незначащих, шаблонных, штампованных надписей: “на добрую память”, “«глубокоуважаемому”, “с приветом”, – а если и делал, то очень редко, или малозначительным людям, или когда дарил целую серию своих книг»287.

Лишь Н.А. Богомолов отмечает, что «в подавляющем большинстве случаев такие надписи делаются автоматически по заранее разработанному или спонтанно возникающему в памяти шаблону», и лишь как отклонение от нормы «значимы отступления от шаблона, свидетельствующие о специфическом характере отношений дарящего книгу с тем, кому она преподносится» (Богомолов. С. 373). Нам именно эта точка зрения представляется верной; действительно, данный жанр весьма этикетен, и даритель обычно осуществляет выбор из сравнительно небольшого числа принятых в это время и в этой культурной среде формул.