Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

ее пропажи. И — чего уж там! — чувствовал себя виноватым. В дежурные больницы — хорошо это или плохо? — Светка не попадала, в милицию никаких сведений о ней не поступало. Все это я уже знал, лишь о том, звонил ли он в морг, я не рискнул спросить. Звонил, наверное…

Оставалось только ждать. Чего ждать? Я позвонил домой — один шанс из миллиона, — но услышал одни мамины причитания. Мы сидели вокруг стола, почти не разговаривая, в лице Ольги Васильевны не было ни кровинки. Зато отец жарко, свекольно алел, но теперь, вероятно, по иной, чем обычно, причине. Бездействие угнетало меня, много легче было бы, если бы он звонил еще куда-нибудь, расспрашивал, допытывался. И оттого, что я знал — вся городская хирургия уже задействована, и сюда позвонят, лишь только что-нибудь прояснится, легче не делалось. В углу дивана, уютно свернувшись черным клубком, безмятежно спал Светкин любимец Дивуар…

Когда часовая стрелка перевалила за десять, Ольга Васильевна сказала:

— Может быть, Петру Петровичу позвонить?

Я вздрогнул от неожиданности, ошалело посмотрел на нее. Действительно наваждение…

Петр Петрович, видимо, был каким-то очень высоким чином, потому что отец нерешительно побарабанил пальцами по столу, потом вздохнул:

— Пожалуй, ты права.

Я слушал, как он, несколько раз извинившись, рассказывал неведомому Петру Петровичу о случившемся, в голове у меня творилась полнейшая сумятица.

— Что он скачал? — спросила Ольга Васильевна.

— Сказал, что всех на ноги поднимет, успокаивал… Просил еще звонить, если что…

Телефон затрещал в половине одиннадцатого. Мы каждую секунду ждали, чтобы он ожил, но звонок прозвучал так неожиданно и громко, что все одновременно вздрогнули. Отец первый ринулся к телефону, сорвал трубку. Светкина мама и я впились глазами в его лицо, силясь прочесть на нем что-нибудь, потому что, кроме односложных «да. да. да», он ничего не говорил. Потом — кому? — сказал:

— Я сейчас приеду. Предупредите на вахте и, пожалуйста, встретьте меня. — Повернул к нам сморщенное, словно чихнуть собрался, лицо и едва слышно произнес: — Света в больнице неотложной хирургии, в реанимации… Она… она… — Надсадно крякнул, метнулся в другую комнату, громыхнула, рывком распахнутая, дверца платяного шкафа.

— Я с тобой поеду! — побежала за ним Ольга Васильевна. — Она жива? Точно жива, ты меня не обманываешь? Почему в реанимации?

— Не надо! — снова появился он, уже не в спортивных брюках, напяливая пиджак. Заторопился в прихожую. — Не надо, ничего сейчас не надо! Я оттуда сразу же позвоню тебе, обещаю.

— Я все равно поеду! — заплакала Ольга Васильевна. — Я должна, я тут с ума сойду!

Я видел, как встал он вдруг перед ней на колени, уткнулся лицом в ее ладони.

— Оленька, послушай меня, оставайся дома. Так будет лучше, поверь мне. Все равно тебя в реанимацию не пустят, ты ни чем не сможешь помочь. Я позвоню, я все время буду звонить! — А когда поднялся, лицо его было мокрым от слез.

Я способен был только видеть и слышать, все остальные чувства мои омертвели. Краешком сохранившегося сознания понимал, что случилось нечто страшное, непоправимое. И лишь стук захлопнувшейся за ним двери пробудил меня. В три прыжка, едва не сбив Ольгу Васильевну, оказался в прихожей, содрал с вешалки пальто и шапку.

К счастью, он еще не уехал — стоял у края тротуара, яростно махал поднятой вверх рукой. Я остановился рядом с ним, он быстро оглянулся на меня, но ничего не скачал. А когда затормозил возле нас старенький «Запорожец», и я вслед за ним протиснулся на заднее сиденье, он тоже промолчал.

Доехали мы быстро, заснеженные улицы в этот поздний час пустовали. Потом он бежал по льдистым асфальтовым дорожкам мимо полутемных больничных корпусов, я неотступно следовал за ним. Короткий разговор с недовольной, заспанной вахтершей, лестница на второй этаж, высокие белые двери. К нам уже спешил молодой мужчина в измятом белом халате с засученными рукавами и докторском колпаке. На груди у него болталась на тесемках зеленая марлевая маска. В руках он держал еще один халат и шапочку.

Светкин отец сбросил на стул возле входа пальто, шапку, пиджак, снял сапоги и в носках, натягивая на ходу халат, заспешил по длинному коридору. Врач держался рядом с ним, что-то быстро, постукивая кулаком о ладонь, рассказывал. Я уловил только несколько слов: «давление держим», «стоматолог на подходе»… Через несколько секунд они скрылись за широкой стеклянной дверью в конце коридора, я остался один. Отчего-то не выходила из головы услышанная фраза о стоматологе. При чем здесь, тупо думал, стоматолог? С зубами у нее что-то неладное? Вспомнил вдруг прекрасные Светкины зубы, влажные, белые, ровные, один к одному, и в голос застонал.

— Ты откуда взялся? — возникла передо мной худая пожилая женщина в запятнанном халате, санитарка, видимо. — Почему одетый, не разулся, грязь тут носишь? А я убирай потом за тобой!

Я, как сумел, объяснил ей причину моего появления в реанимационном отделении.

— А-а, — понимающе протянула она, — стало быть это, — кивнула на сваленную на стул одежду, — доктор, папаша ее примчался. Надо же, беда у них какая… До чего жаль девчонку, сил нет! А ты кто же ей будешь, муж, что ли? Или родич?

— Нет, я… я вместе с ее отцом… — промямлил я. Искательно посмотрел на нее: — Сестричка, миленькая, что с ней случилось? Очень вас прошу…

— Что случилось, что случилось, — хмуро пробормотала она. — Известно, что. Поразвелось всякой погани, хулиганья проклятого! Вот же гаденыши! Изнасиловали девчонку, надругались… И добро бы отпустили с тем, так нет же — изуродовали всю, с лицом такое сделали… То ли сопротивлялась она сильно, то ли озверели вконец… В подъезде потом бросили, словно кошку дохлую, а самих ищи-свищи теперь! Хорошо, нашли быстро люди добрые, «скорую» вызвали. В сознании она была, когда привезли, кричала. Трое, сказала, их было, всё какое-то кино вспоминала… Да ты чего, парень, ты чего?

Я бы, наверное, и без нее удержался на ногах, не упал, но она вцепилась в меня, усадила, смахнув со стола одежду, закричала кому-то в глубь коридора:

— Таня, Таня!

Все у меня перед глазами поблекло, поплыло, затем из белесого тумана возникло чье-то женское лицо — другое, не санитаркино, в нос шибанул холодновато-резкий, едкий запах…

— Как вы себя чувствуете? — уже отчетливо услышал я женский голос. — Посмотрите мне в глаза.

Я отвел от лица ее руку с остро пахнущим комком ваты, попытался встать.

— Да вы не волнуйтесь так, — сказала девушка. — Главное, жива осталась. Кровь ей сейчас переливают, все будет хорошо. Переломы срастутся, потом пластическую операцию сделают — даже