Панцирь - Андрей Гардеев

Барабанщик навязывал шаблону идею о мистике, и я отмахивался от нее, как от пролетающего мимо жука. Если каждый встречный в новом мире – оракул, “ментал-тяжеловес” или телепатический социопат, то стоило лечь здесь и не мешать развлечению местных.

Оранжевого отсвета не видел. Вторую стычку с телом Идола не потянул бы, пережить смог бы только чудом, а чудес в патронташе лежало ограниченное количество. Двенадцать.

От незнакомца – ничего.

Спустился с холма. Он прекратил игру, крикнул мне:

– Любезный, из какой эпохи вы такой красивый вылезли?

Остановился в шести шагах. Знание языка – это удача.

– Думаю из третьей.

Брови барабанщика взметнулись в удивлении:

– Думаете?

Я не ответил, не видел смысла повторяться.

От барабанщика никаких резких движений. Какое-то очевидное волнение отсутствовало, будто каждый день из глубин Пустоши на него выходило грязное оборванное нечто.

Он готов к стычке. Предположу, отлично вооружен, раз спокойно чувствовал себя здесь. Уверен, либо высокий уровень подготовки, либо утяжелен мощью боевых модулей, а может и то, и другое сразу. Нет в нем того уважения, показанного кочевниками. Вероятно, из “костевиков”, о которых говорила узловая, но неприязни не выказывал. Значит не из обывателей, зараженных примитив-чумой стереотипов.

Он в курсе о сути мелкоузорчатых пустых, разбросанных по миру?

Если и так, то его не впечатляло.

Может заряжен чувством безопасности от банального незнания или же ложной осведомленности?

Короб, расположенный с боку, неожиданно пиликнул, чем едва не вынудил меня выстрелить. Затем поднялся вверх.

Оглядел: корпус чуть больше метра в длину, в ширину – метр, и в высоту меньше метра на половину ладони. Из брюха торчала сотня тонких лап. Они держали конструкцию на земле и видимо, когда нужно, передвигали. Хотя представлял, как это все работает смутно. Все казалось хлипким. Возможно так сделано специально, создавалось ложное впечатление.

Корпус мог быть вооружен, мог являться адаптирующимся оружием, но бойниц я не наблюдал. Закрыты? Замаскированы в матовом серебре примитив-металла?

– Пустой? Давно таких свежих не видел. Ну-с, присаживайтесь, будьте гостем у моего огонька, и послушайте…

Он тут же озаботился созданием замысловатого ритма. Звучало напористо, диковато.

– Этот бит, например, – он продолжил набивать. – Называется “Свидетель Первого Эха”.

Я сел напротив него.

По верхней части лица собеседника шла карта морщин – ему около сорока лет.

Большой нос с выдающейся горбинкой. Стилизация защиты под клюв – ирония, случайность или прямое обращение к схожести?

Неясно.

Очень живые брови. Они словно реагировали на каждое сказанное слово. Должно быть привычка быть явным и понятным с учетом надетой маски. Много работал на воздухе или у них вообще отсутствовала фильтрационная защита помещений? Нет, второй вариант сомнителен. Малые фильтр-системы разработать и произвести сложнее. Значит первый вариант вероятнее; частый гость мест, подобных этой Пустоши? Из-за скудной информационной основы составить четкую картину не получалось. Может других мест и не существовало вовсе, а весь мир – это полностью загаженная клоака.

Гадать – бессмысленно, но я как заклинивший механизм продолжал этим заниматься.

– Мода на барабаны, дхал, с ней все как с ума посходили, – объяснил он. – И я не устоял, да и Профессору Пилику ритмы Саргона нравятся.

Эхо удивления резануло по шаблону. Язык как использовали его хади – в совершенном виде научения.

– Пилик?

Серебряный короб перевел носовую часть в мою сторону и издал требовательный звук:

– Пилик!

Барабанщик рассмеялся.

– Полностью его имя звучит как профессор Пиликан. На другое от гостей он обижается. Для друзей просто Пилик. Вы же наш друг, верно?

Сжал зубы.

Он мне не нравился. Совсем.

– Верно-верно, – барабанщик махнул рукой. – В Пустошах врагов всегда можно успеть завести, а друзей – нет. Я бы посоветовал обращаться к нему профессор Пилик.

Прохрипел:

– Зачем мне вообще к нему обращаться?

– Лишняя вежливость еще никого не убивала, – он пожал плечами.

Угроза?

– Пилик. Пилик, – вступил короб.

Похоже на обеспокоенность, может возмущение.

– Оставь, профессор Пилик. Гость устал и измучен. Скорей всего он добыл это оружие немалым трудом и просить отложить его в сторону было бы верхом грубости, а мы не грубы. Нет-нет, никто никогда еще не обвинял меня в грубости – это было бы… грубо.

Он хмыкнул.