Панцирь - Андрей Гардеев

Питалось что ли оно так?

Звездный мёд, конечно.

Затравлено огляделся. Будто подсознательно опасался, что опять примчится Амтан и сердечно добавит травм сверху.

Ничего.

Никого.

Я пропустил рождение или оно в этот раз проявилось до безумия скромно? Но Всетворец одобрял мое выживание и движение. Какие еще ответы нужны чтобы выбить муть, залитую в голову Идолом?

Что ж, я благодарен.

Не размышляя напрасно, вытащил инъектор и собрал дар.

Я механизм.

Исполняющая обыденные ритуалы автоматика.

Чувствовал нутром: сейчас излишнее умственное напряжение может заставить свернуться в эмбрион или вызвать разрушительный приступ тошноты. А экстренно собранную волю нужно удерживать.

В итоге убедился, что взять с бедолаги Джехана больше нечего, и поковылял к Звездочету, мушкет использовал как костыль.

Пока шел обратился к тому воспоминанию, что спрятал от Идола. Просмотрел, затем еще раз.

Я молод. Мне не стукнуло и пятнадцать.

Избит, но не сломлен. Нет ничего под семнадцатой циклопический Луной, что может скрутить дух.

Всюду кровь. Кулаки разбухшие. Два ребра сломано. Но победил, хоть дышалось тяжело. Такие дни все чаще. Победы, раны и удовольствие.

Семнадцатая Луна сияет теплой синевой и благословленным серебром с верхотуры Озерного района Улья. Поглядывая на ее циклопический глаз, я вижу нечто странное, возможно надуманное. Одобрение. Сколько раз мне крепко прилетело в голову? Шесть? Девять? Кто бы считал.

Гарпии нарушили круг, оперируя к тезису равенства. Грязный трюк, но в рамках игры. Просто ты сообщаешь всем, что твоя группировка – дерьмо на ботинках хата – и серьезные ребята, чья репутация безупречна, могут посчитать, что на твоих кхунов функционал святости правил не распространяется.

Они выставили поочередно четверых.

Ничего нового.

Я привык.

Победил всех.

В двух из трех подобных случаев так и происходит. Это не случайно.

Они заходили в круг, но я оказывался сильнее каждого. Последний был хорош в стойке, он и сломал ребра ударами ног, а бесконечные джебы и спрятанные за ними хуки выбили из меня ум. И так вышло что в ярости от боли я убил его. Да еще как убил… смерть не остановила ярость, но это лишь капля стыда, сгинувшая в истории. Однако я так и представлял, как вонючие хади плачут навзрыд и, тыкая пальцем, обзывают Чудовищем.

Неважно.

Если бы Справедливость наделила хади хоть крупицей ума – это еще имело бы значение, а так… Никто не обижался, когда ручьистый окунь кусал плавуна за ногу. Такими уродились: прыткими и слепыми, также и хади было суждено уродиться безмозглыми.

Никаких особенных чувств по поводу совершенного я не испытывал, так получилось. Такова жизнь в премирье: мы боремся за влияние, пункты выдачи товаров, жизнь; в ресурсном противоречии “заиграться” плевое дело. Но он был первый кого я убил в кругу, а это, по идее, меняло все и что-то да значило. Теперь пути назад не было. Хотя я никогда и не искал другого. Справедливость уже отмерила все что могла, когда был произведен на свет.

Проходящие старшие: хаты и кханники – умилялись, глядя на меня и труп, искалеченный открытыми переломами и головой, изорванной и раздробленной.

Их улыбки, овации, большие пальцы, направленные вверх, и слащавые подбадривания могли обмануть или вдохновить разве что наших младших.

Взрослые не в премирье. Уже вошли в мир, хотя, разумеется, пережили десятилетия назад все тоже самое, но они забыли. А это главное. Забыли, что такое бесконечные стычки и постоянное чувство голода; что такое ложиться спать в ожидании, что кто-то из группировок нарушит функционал святости правил и нападет ночью с заточками, ножами и огнем. Такое бывало. Но не у нас, потому что Дагот умен. Однако страх есть страх. Его можно только принять.

Вожак гарпий, имя которого я слышал и целенаправленно забыл, сказал, что мертвого звали Дол.

Я кивнул. Это важно – сохранить имя достойного. Мне казалось так правильно.

Тело мальчишки лежало подле меня. Гарпии не решились его взять, забрали лишь побитых и направились на свои улочки.

Их территория уменьшиться на треть.

Глупо, мы бы не стали биться еще и за тело. Я биться больше не мог,