Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ - Евгения Альбац

Я спрашивала своих собеседников, каковы взаимоотношения руководителей оборонных НИИ и лабораторий с чекистами — например, с теми же замами по режиму. Ответы были идентичны: «С ними предпочитают не связываться, дабы не осложнять себе жизнь. Как правило, ни одну даже пустяковую бумагу (то есть документ) директор не подписывает, если на ней не стоит подпись заместителя по режиму…»

Советскому читателю объяснять, что это такое «неподписанная бумага» — не надо. (Впрочем, вероятно, и западному тоже: бюрократия вненациональна.) «Без бумажки ты не человек» — этот афоризм давно стал аксиомой нашей жизни. Что значит «бумажка» в закрытом НИИ? Это значит, что, например, надо провести совместный эксперимент с коллегами из другого института. Для этого необходимо получить на него «допуск» — разрешение: а) вести исследования в секретной области; б) пройти в закрытое учреждение. Бумажку, скажем, не дают. Не то чтобы отказывают — нет, просто тянут с оформлением, проверяют имярека до седьмого колена, выясняют, нет ли родственников за границей и не является ли агентом ЦРУ. В результате намеченный эксперимент срывается, работа останавливается, рушится защита диссертации, не выполняются планы, нервная система в состоянии стресса и… И какой-нибудь доктор наук, создающий уникальное средство убийства людей, мается под дверями зама по режиму, заглядывает ему в глаза, униженно просит… Дальше возможны варианты — личные услуги, одолжения, доверительные разговоры… Потому и «предпочитают не связываться».

Ну, а если — «связался»? Сдали нервы — наорал, законфликтовал с замом по режиму, пошел жаловаться директору, а тот решил остаться в стороне, в конфликт не вступать: «Знаешь, разбирайся сам». О, тут дальше может быть всякое. Например, за нарушение режима (а нарушают режим, по словам моих собеседников, практически все, ибо иначе работать невозможно — секретность доведена до абсурда) могут лишить «допуска» — то есть права работать с секретными документами. В результате приходится уходить из закрытого института в цивильный, гражданский. А там аппаратуры толковой нет, поскольку гражданской науке такого финансирования, как в системе ВПК, даже не снилось, работа останавливается, валится защита, зарплата — несравнима с той, что в оборонке… Впрочем, остановлюсь, а то меня обвинят в чекистской паранойе, да и сама я начинаю заглядывать под собственный стол — нет ли там гебэшника. Все это — наши реалии. И все это «мелочи» — я сознательно акцентирую именно на них внимание читателей, — которые делают нашу жизнь невыносимой и до крайности, до невозможности зависимой от государства, в котором КГБ играет роль первой скрипки. Повторю: не репрессии, не лагеря — самая наша каждодневная жизнь плодит стукачей и увеличивает мощь госбезопасности. В системе же ВПК простор для ее деятельности и вовсе ничем не ограничен.

И снова повторюсь: военные секреты, особенно те, что связаны с идеями, с технологиями, надо охранять. И делают это во всех странах. Кстати, по мнению бывшего генерального директора французской Секретной службы (ДЖСЕ) Пьера Мариона, именно в промышленно-индустриальном шпионаже КГБ не имеет себе равных в мире.{34} Однако беда в том, что в Советском Союзе нет закона о государственной тайне — что секретить, а что нет, — все это определяется ведомственными подзаконными актами. (К слову, деятельность, например, КГБ регулируют около 6 тысяч таких актов, инструкций и приказов.) А вот закон об ответственности за нарушение несуществующего закона — есть. Это статья 74 УК РСФСР, карающая за разглашение гостайн.{35} и поэтому тоже секретность — еще один действенный «короткий поводок», с помощью которого осуществляется контроль и влияние КГБ в сфере ВПК.

Конечно, говоря о подчиненности ВПК идеологическим структурам олигархии — КГБ и КПСС, не следует забывать, что сам ВПК был крупнейшим поставщиком номенклатуры, то есть партийно-государственной элиты. (Тут с ним мог соперничать лишь «молодой отряд партии» — славный Ленинский комсомол.{36}) Что, конечно, в условиях переплетения различных подразделений олигархии было вполне естественно. Интересно и то, что как только в годы перестройки идеологические вожжи были чуть-чуть отпущены, ВПК стал превращаться в самостоятельную и крайне консервативную политическую силу.

И последний штрих к портрету олигархии. По данным социолога Ольги Крыштановской, 28,3 процента нынешней чекистской элиты начали свою карьеру на предприятиях ВПК. 20,8 процента — выходцы из партаппарата, 13,2 процента — до прихода в КГБ трудились на ниве народного образования, главным образом — в высших учебных заведениях. 47 процентов нынешнего руководства КГБ прошли закалку в комсомольских органах.{37}

Вот эта дружная компания — КГБ-КПСС-ВПК — и начала в Советском Союзе перестройку. Но мотором реформ стал Комитет государственной безопасности, который к этому времени уже прочно сросся с партийно-государственным аппаратом и который к 1985 году, в силу маразмирования и коррумпированности другого подразделения — верхушки КПСС, и общей деградации, приобретал все большее влияние и все большую силу в системе олигархической власти в стране.

Могу биться об заклад: когда счастливые историки будут наконец допущены к секретным бумагам КГБ и КПСС первой половины 80-х годов, они не найдут в архивах ни одного документа, который однозначно бы говорил: «КГБ был инициатором перестройки в СССР».

Что найдут? Найдут докладные записки Шестого (экономического) управления КГБ, написанные на имя руководства Комитета, из которых следует, что советская экономика находится на грани краха. Найдут отчеты отдела «Т» (научно-техническая разведка) ПТУ, сообщающие об успехах Запада в электронике, в компьютерной технике, в области создания новых технологий. Найдут аналитические доклады ученых из ВПК, делающих вывод: советский военно-промышленный комплекс начинает безнадежно отставать от подобного же комплекса противника. Разговоры об оборонной мощи СССР, особенно в области стратегических вооружений, несмотря на выпуск тысяч танков и ракет, многомиллиардных вливаний и т. д., — все более превращаются в миф. Все? Нет, пожалуй, не все. В архивах ЦК КПСС архивисты, вероятно, обнаружат и доклады секретной группы экономистов, созданной по приказу Юрия Андропова, когда последний из кресла Председателя КГБ СССР пересел в кресло Генерального секретаря ЦК КПСС. Эта группа, сформированная при Межведомственном Совете по изучению опыта социалистических стран, готовила анализ реформ экономики в Китае, в Югославии, в Венгрии и на основе этого предлагала свои соображения по либерализации экономики в СССР.{38} Когда Андропов, спустя полтора года после прихода к власти, умер и его место занял 73-летний, не способный самостоятельно передвигаться Константин Черненко, эта группа была благополучно разогнана.

Короче, историки будут разочарованы. Впрочем, кое-что они почерпнут из советской прессы уже перестроечных лет. Например, из интервью с тогда еще первым заместителем Председателя КГБ СССР, членом ЦК КПСС Филиппом Бобковым: «КГБ в 1985 году хорошо понимал, что Советский Союз без перестройки развиваться не может».{39} Еще более историки будут заинтригованы словами — теперь бывшего Председателя КГБ Владимира Крючкова: «Органы госбезопасности, первыми, еще до 1985 года, сказали те слова, которые нынче звучат на всех перекрестках: «Так дальше жить нельзя!»{40}

Полагаю, это был тот редкий случай, когда Председатель КГБ СССР не лгал. Правда, под словами «так дальше жить нельзя» КГБ имел в виду вовсе не то же самое, что демократы.

Итак, какие же мотивы толкнули КГБ «первым сказать» о необходимости реформ в СССР и почему именно органы госбезопасности стали инициатором шагов, которые, казалось, сам Комитет должны были сбросить в пропасть? Должны были. Но ведь не сбросили?

Мотивы и причины очевидны. Действительно, кто еще в стране, — я имею в виду властные структуры, — кроме Комитета, знал, что в реалии творится на просторах Отечества, в том числе — в экономике? ЦК КПСС? Политбюро, средний возраст которого переваливал за 70 лет? (К 1985 году самому «юному» после Горбачева члену Политбюро Г. Романову было 62, а самому пожилому — Премьеру Н. Тихонову — почти 80 лет.) Каким образом, откуда они могли иметь правдивую информацию, если с мест, то есть от областных партийных начальников, шли подправленные, подчищенные, облагороженные сведения, которые только и устраивали первых лиц страны? Ложь в документах, в цифрах — это ведь был не только способ общения властей со своим народом, но и практика, получившая широкое распространение и в самих управляющих структурах. Информация о нашем безудержном продвижении к светлому будущему не только сохраняла душевное спокойствие маразматиков из Политбюро, но и обеспечивала награды, посты — то есть делала карьеру тем, кто такую информацию давал. Между прочим, и КГБ, зная истинное положение дел в стране, по словам Олега Калугина, занимался «облагораживанием» информации для первых лиц государства. Более того — набил руку на справках, вполне отвечающих понятийному уровню слабеющих умом руководителей страны.