Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ - Евгения Альбац

«Безродных» в Первом Главке примерно 10–20 процентов, — утверждает Королев. — Обладатели менее «мохнатых лап» распределяются из Высшей школы (КГБ) во Второй Главк КГБ СССР, являющийся центральным контрразведывательным органом этого ведомства. Я знавал только одного «безродного» слушателя ВШ КГБ, распределенного в ПГУ, и одного такого же, получившего назначение в ВГУ. Это из порядочных. Были и другие случаи распределения в ВГУ «безродных», которые стучали руководству курсов и факультетов на своих же однокашников». Это, к слову, и о нравах, царящих в Комитете. Но я хочу еще на секунду вернуться к «стимулу».

Так вот он, этот материальный стимул в нашей нищей стране является не только медом для чекистов, но и одним из мощнейших способов в деле привлечения к сотрудничеству с органами и — воздействия чекистов на советских людей. Ибо желание попасть за границу велико, а оформление документов, позволяющих выехать из страны, по сию пор — прерогатива КГБ. И именно слово Комитета, а не партийных органов является решающим. КГБ может просто сказать: «На данного человека есть закрытый материал». И никакой начальник не посмеет спросить — какой материал? Выездом во Втором Главном Управлении (контрразведка), равно как и в каждом его подразделении в областных и республиканских комитетах, ведает специальный «выездной» отдел или группа: «выездные дела» граждан хранятся там пять лет. В прошлые годы КГБ мог без всякого объяснения причин не дать разрешения на выезд, как не давал его мне на протяжении 8 лет. Кадровики из газеты, где я тогда работала, совершенно откровенно говорили мне: «Не подавай документы — бесполезно». Недавно я узнала: в 1989 году подпись на моем разрешении на выезд поставил ни больше ни меньше как заместитель Председателя КГБ СССР Гелий Агеев. «Значит, на вас было что-то серьезное», — объяснял мне мой собеседник. Что? Узнаю ли я когда-нибудь?

Так вот, сейчас Комитет действует более деликатно: просто не торопится с оформлением документов. Чтобы имярек заведомо не успел, например, на конференцию или симпозиум. Значит — надо просить, унижаться, в иных случаях — выполнять несложные просьбы либо идти на заведомый скандал с органами, который неизвестно как еще обернется. Мне самой пришлось с этим столкнуться не далее как летом 1991 года, когда я собиралась на конференцию журналистов-исследователей в США с докладом «КГБ и перестройка». Коротко история такова.

Паспорта с выездной визой мне не выдавали вплоть до самого последнего дня, хотя консульская служба американского посольства заверила меня, что все мои бумаги из консульства ушли: назвали и день и час, когда курьер отвез документы в консульскую сужбу МИДа.

Потом мне доверительно сообщили: «Тебя не выпускают наши…» Я не буду повторять всех тех слов, кои я не менее доверительно сообщила по своему телефону, который регулярно прослушивается комитетчиками, о том, какой скандал с привлечением западной прессы я устрою, если… Меня выпустили. Но мне терять было нечего: свою репутацию в КГБ я знала и на любовь органов ни в прошлом, ни в будущем мне рассчитывать не приходится. Не говоря уже о том, что у меня за спиной стояла влиятельная газета, в кармане — удостоверение «Московских новостей», да и комитетчики лишнего шума не любят. А у кого нет такого удостоверения?.. Это я все к тому, что зависимость советских граждан от КГБ имеет часто сугубо бытовой характер, а вовсе не является только, как думают, результатом боязни перед возможными репрессиями или лагерями. Именно поэтому она, эта зависимость, и сегодня сильна. Хотя, безусловно, несравнима — и по степени, и по широте охвата — с прежними годами. Впрочем, я увлеклась.

Гораздо интереснее вопрос, насколько «монолитность чекистских рядов» подорвана идейными, политическими расхождениями среди сотрудников Комитета.

Действительно, в последние два года в Комитете появились люди, кого зарубежная пресса окрестила «диссидентами КГБ».

Волну «отступников» начал полковник КГБ, бывший сотрудник идеологической контрразведки Ярослав Карпович, потом генерал-майор Олег Калугин. Первого Крючков лишил звания «Почетный чекист», со вторым обошлись более сурово — по требованию КГБ Президент Горбачев своим указом лишил его всех званий и наград, а Премьер Рыжков — полагающейся ему пенсии[54]. Против Калугина было возбуждено уголовное дело по статье 74 УК РСФСР — «разглашение государственной тайны».

Бывшие коллеги, как следует из рапорта В. В. Нечаева, начальника 12 отдела Второго Главного Управления КГБ СССР, буквально сели генералу на хвост:

«…С марта 1987 года в 12 отделе 2 Главного управления КГБ СССР с санкции бывшего председателя КГБ СССР Чебрикова В. М., а затем В. А. Крючкова велось дело оперативного розыска «Петрова» (псевдоним Калугина в деле оперативного розыска — Е.А.), заведенного по признакам возможно действовавшего на территории СССР агента американских спецслужб. В личном производстве дело находилось с сентября 1987 г.

По делу проводились следующие мероприятия: эпизодически «НН» (наружное наблюдение — Е.А) периодически ОТМ «С» (оперативно-технические мероприятия (ОТМ) по слуховому контролю — то есть прослушка телефонов — Е.А.).

Агентура по делу не использовалась.

С июня по сентябрь 1990 года «Петрову» был закрыт выезд из СССР и доступ в инопредставительства, аккредитованные в Москве.

В связи с изменением в сентябре 1990 года общественно-политического статуса объекта с санкции В. А. Крючкова (№ 2/12 — 5702 от 12.09.1990 г. дело № 2, том 1, инв.№ 91, л.259) дело оперативного розыска было уничтожено, а с «Петрова» сняты ограничения на выезд из СССР и посещения инопредставительств.

Однако впоследствии по прямому указанию В. А. Крючкова (лично подписал задание) в отношении «Петрова» осуществлялись ОТМ «С» с целью выявления связей из числа иностранцев и дальнейшей их проверки с точки зрения возможной принадлежности к спецслужбам противника…»{10}

Потом на страницах прессы появились: полковник в отставке Михаил Любимов (как и Калугин — бывший разведчик, был нашим резидентом в Дании), уже упоминавшийся мной Королев, полковник Владимир Рубанов — аналитик из НИИ КГБ СССР, которого практически заставили уйти из Комитета за серию довольно резких статей в печати; подполковник идеологической контрразведки Александр Кичихин, майор Волгоградского управления КГБ Александр Маврин, еще двое-трое других. Летом, если я не ошибаюсь, 1990 года прозвучало на Западе письмо четырех офицеров Комитета, утверждавших, что КГБ торпедирует проведение реформ в стране. В ответ — письмо 300 сотрудников Центрального аппарата в адрес Верховного Совета СССР, протестующих против «обливания КГБ грязью». Ноябрь того же года породил сенсацию: «Российская газета» опубликовала заявление 64 сотрудников Управления КГБ по Свердловской области, в коем они писали о «потенциальной опасности органов КГБ для проводимых в стране демократических преобразований» и, что Комитет, как и прежде, находится вне контроля парламента.{11} Бунт подавили легко, без особых карательных мер — пообещали, уговорили. Мягкость объяснялась просто: Свердловск — город, откуда пришел Ельцин, и власти не хотели лишнего шума, который всегда лишь прибавлял популярности российскому лидеру.

Среди политических противников КГБ некоторые мои коллеги склонны видеть и тех разведчиков, кто ушел на Запад.

Вполне допускаю, что их идейные расхождения с родным государством сыграли в том большую роль. Но подобный политический протест, за которым потом следует разоблачение (а, значит, тюрьма или даже казнь) агентуры — живых людей, кои, вероятно, их выбор своим выбором не считали, с моей точки зрения, довольно плохо увязывается с обыкновенной моралью. Впрочем, о морали ли тут — при такой работе?…[55]

Так что же, Комитет переполнен диссидентами, порожденными внутри самого главного репрессивного ведомства страны? Переполнен? Я перечислила практически всех, ну, может быть, упустила несколько фамилий. Напомню, что только в Москве, по самым минимальным оценкам, служит около 89 000 человек. Короче, погашу читательский оптимизм: это — капля в море.

Однако что-то мешает мне называть диссидентами и тех, кого в КГБ сегодня относят к радикалам и отступникам. Хотя мужество их безусловно вызывает уважение: вступать в конфликт с КГБ (или даже не с КГБ, а с его начальством), имея на плечах чекистские погоны, — занятие не для слабых духом. И все же, все же…

Может, коробит меня то, что они столько лет служили в этом ведомстве — и пришли туда сами, на аркане не затаскивали, служили, понимая, что КГБ вытворяет в стране и за ее пределами, и участвовали в этом?.. Или, может быть, дело в том, что в их критических статьях чувства личной, собственной вины я не увидела, слов личного покаяния — не нашла?.. В общем, лучше ложится у меня в строку — «критики КГБ».