Миллионщица - Фридрих Незнанский

Словно ощутив, о чем именно думает Александр Борисович Турецкий, Владимир Кириллович Романов первым делом после того как, аккуратно поддернув дорогие брюки, сел на предложенный стул, ответил на этот вопрос по собственной инициативе.

– Я, Александр Борисович, – произнес он, явно преодолевая какое-то свое собственное внутреннее сопротивление, – бывший мент. Бывший майор милиции, изгнанный из рядов за служебное преступление. В настоящий момент работаю при адвокатской конторе Виктора Степановича Иванова, защищающего Ларису Вячеславовну Стулову.

Турецкий сощурился и пристально посмотрел на своего нежданного собеседника, почти пунцового от волнения, но взгляд Турецкого выдержавшего.

– Я… Я располагаю, на мой взгляд, важными данными по делу, которое, насколько знаю, ведете вы. Я имею в виду дело Стуловой.

– И откуда у вас такие сведения? – холодно поинтересовался Сан Борисыч, который уже почти не сомневался, в обмен на какие блага его посетитель намерен предложить имеющуюся у него информацию.

– У меня… остались друзья в органах… Когда-то я был не таким уж плохим следователем…

– И вам хотелось бы вернуться к прежней работе – я правильно вас понял?

– Александр Борисович! – Голос Романова слегка сорвался. – Вы зря думаете, что я пришел только поэтому. Я пришел бы в любом случае. Хотя вернуться… Не стану скрывать, и эта мысль была…

– Ну хорошо, – перебил взволнованного Романова Турецкий чуть мягче, отчего-то припомнив библейского блудного сына. – Я понимаю вас, но обещать ничего, как вы тоже должны понять, не могу. А любая информация по делу Стуловой меня действительно интересует.

Романов покорно кивнул и, не сдержав вздоха, полез за пазуху, откуда извлек и положил на стол Турецкого самый обыкновенный диктофон.

18

Велена Гальская миновала на своей «девятке» пост ГАИ и, оказавшись в черте Москвы, очень скоро добралась до нужного поворота в сторону центра. Машину она водила прекрасно, но предпочитала отечественные модели, хотя легко могла бы позволить себе хорошую иномарку – чем немало удивляла всех, включая Илюшу. Илюша… Ее мысли привычно переключились на Стулова, вызвав в душе сосущую тревогу, тоже ставшую в последнее время привычной.

Велене никогда, ни разу в жизни не приходило в голову обвинить его в том, что ее судьба сложилась столь нелепо и даже трагично, хотя это было бы так естественно – обвинить именно его! Ведь и на самом деле, всякий раз как перед ней вставала проблема выбора, окончательное решение она принимала если и не исходя только из Илюшиных интересов, то с учетом их. И вот – очередной тупик, и это еще мягко сказано.

Сколько себя Велена помнила – всегда рядом с ней был Илья: вначале – мальчишка с живым и непоседливым характером, вызывавший восхищение маленькой девочки, казавшийся ей таким же загадочным и недоступным, как любой взрослый, несмотря на то что даже в далекие теперь годы детства Илюша охотно оставался «посидеть» с маленькой Веленой по просьбе взрослых, учил ее своим собственным мальчишеским играм, а однажды даже свозил в зоопарк на сэкономленные им от школьных завтраков деньги.

То, что она не просто восхищается Ильей, а любит его, Велена поняла в свои шестнадцать лет, когда дружили они уже втроем – она, Стулов и Сашка. Спустя еще три года стало ясно, что он никаких особых чувств к Велене, помимо дружеских, не испытывает – в отличие от все того же Саши.

Все решил очередной его роман. Конечно же и прежние девушки, которых Илюша менял довольно часто, вызывали у Велены зависть и горечь. Но прежде они действительно менялись часто, всерьез он к своим подружкам не относился – это было видно. В тот раз девушка оказалась не просто красоткой, но еще и старше Ильи на пару лет, и в итоге именно на ее плече он счел возможным «выплакаться», когда девица бросила Илюшу ради какого-то студента. К тому моменту Велена уже научилась не только держать себя в руках, изображая по отношению к нему исключительно дружеские чувства, но даже такого рода откровения Стулова выслушивать внешне спокойно. Стоит ли говорить, как тяжело ей это давалось?

А спустя несколько дней упомянутый студентик сам бросил девицу и она вернулась к Илюше, который, как выяснилось, любил ее настолько, что не просто простил предательство, но еще и был счастлив, вновь поделившись, теперь уже своим счастьем, с окаменевшей Веленой. Саша заявился к ней с букетом дорогущих темных, почти черных роз минут через двадцать после Илюшиного звонка. Именно это обстоятельство, как позднее не раз признавала Велена, и стало решающим в судьбах всех троих.

Саша, ее будущий муж, в тот раз впервые остался у нее на ночь – благо мать находилась на даче и собиралась пробыть там еще не меньше недели. Велена забеременела сразу и тут же поняла, что ее дальнейшая судьба решена: ей и в голову не приходило убить своего будущего ребенка – так же как и растить его без отца. Илья, бледный, растерянный и какой-то ошарашенный – видимо собственным открытием по поводу своих истинных чувств к Велене, – пришел к ней за три дня до свадьбы, к которой она готовилась вяло, исходя исключительно из того, что «так положено». К тому же у Велены уже успел начаться сильный токсикоз, мучавший ее с утра до ночи.

Вероятно, именно из-за токсикоза, повергшего девушку в какое-то длившееся сутками сомнамбулическое состояние, из-за того, что ее при этом все время мутило и также постоянно просто смертельно хотелось спать, горе Велены от запоздавшего открытия Ильи не было столь острым, как она ожидала. Состояние безразличия ко всем и ко всему на свете, в котором она пребывала тогда, смягчило удар. И роль Татьяны Лариной, ее любимой героини, далась почти легко: «Но я другому отдана И буду век ему верна…»

Свою свадьбу Велена почти не помнила, а все остальное постаралась забыть. Иначе единственное, что ей оставалось, – лезть в петлю… А потом именно Илья вновь, как в далеком детстве и юности, оказался рядом. Точнее – она рядом с ним, уже давно и, как казалось тогда, прочно женатым. Удивительно, но и этого момента переселения в его дом Велена тоже почти не помнила: просто однажды, вынырнув каким-то чудом из бездны своего немыслимого горя, она обнаружила себя, похудевшую и почерневшую, абсолютно не способную на какие-либо чувства, в его доме. Возле маленькой кроватки, в которой спала… Дашенька?

Нет, не Дашенька, а совсем-совсем другая девочка… Она помнила, что Илья тоже был рядом, помнила его испытующий, почти тяжелый взгляд, под которым, наверное благодаря каким-то полуисчезнувшим детским рефлексам, подчинилась и молча взяла в руки крошечный живой сверток, на удивление молчаливый, привычным движением любой матери автоматически прижала его к груди, ощутив поначалу его живое тепло, но все еще не глядя на девочку. Она просто послушно делала то, о чем просил Илюша.

И вдруг внутри розового одеяльца что-то шевельнулось, дернулось – и следующее мгновение Велена запомнила навсегда, во всех деталях, которые будут теперь рвать ей душу до конца жизни: крохотные коленочки уперлись в грудь, и девочка не заплакала, а издала звук, напоминавший тяжкий стон взрослого, попавшего в беду человека. Велена вздрогнула от этого стона, словно от электрического разряда, и невольно опустила голову, посмотрела на красное, искаженное болью личико с такими же синими, как у ее Дашеньки, глазками и… Этот момент и стал началом ее собственного возвращения к жизни. Мучительного, почти невозможного, но – возвращения…

Помнила она и слова Ильи, произнесенные им, когда она впервые трясущимися руками разворачивала Мариночку, слишком туго и неумело спеленутую.

– Веленка, одна надежда на тебя. Оксана в больнице, ее едва спасли во время родов. Ты ведь нас не бросишь?..

Он мог бы и не спрашивать! Как могла она бросить их: его, не менее беспомощного, чем этот комочек плоти, отделившийся не только от Оксанки, которую Велена всегда искренне презирала за глупость и легкомыслие, за стервозность и откровенный эгоизм, но и от Илюши – тоже? Конечно же она их не бросила! И благодаря этому – тому, что оказалась так всерьез, по-настоящему им нужна, ожила сама…

Но сейчас, сидя за рулем своей «девятки», вспоминала она совсем другое: таково свойство человеческой совести перед ушедшими навсегда от нас близкими – вспоминать не то хорошее, что мы сумели сделать для них, а то, в чем виновны, и виновны тоже навсегда. Сколько раз она, пока растила Марочку, подпускала к себе мысль о том, что ее ласковой, веселой и здоровенькой Дашеньки нет на свете, а этот болезненный ребенок с мрачным характером, замкнутый и унылый, растет, живет? В этом таилась какая-то страшная, неизбывная несправедливость Судьбы.

Да нет, вовсе не часто приходили в голову Велене такие мысли, но теперь ей казалось, что часто, она считала, что в страшной смерти Мариночки есть и ее вина – ведь наши мысли и чувства и вправду материальны, в это она верила безусловно! Следовательно, вина даже не виртуальная, а вполне реальная. А ко всему этому добавилось сейчас еще и беспокойство – что там беспокойство – страх за Илюшу.