Я Распутинъ. Книга вторая - Алексей Викторович Вязовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это какое же общество его не принимает? — Лена удивленно подняла бровь.
— Да уже не аристократия. Русское общество, народ. Смотрят на него — ну вот возьми любого нашего вора, тот ближе будет. Понятнее.
— Черносотенство пошло?
— Да не в жидовстве дело, — я начал раздражаться. — Я про установления. Про правила игры. Либо ты их пишешь. Либо для тебя. А наша аристократия готова прямо из штанов выпрыгнуть, лишь бы пустили в европейский рай. Тут же все ладно придумано, «в полной комплекции»! На все готовы. На любую роль. Чего изволите! Тьфу, лакейская философия. Где Никса свои капиталы хранит? В России? Нет, в Германии. Куда Великие князья на отдых катаются? Баден-Баден, и энтот берег, как его…
— Лазурный.
— Во, в Ниццу еще. Детей учить? Гейдельберг да Сорбонна.
— В Лондон еще тоже, я слышала, там хорошие школы.
— На пенсию? Також в Европу. Вон, генерал-адмирал недоделанный, флот просрал, другого бы давно засудили, а его только в отставку выперли, в парижах отсиживатся. И так во всем! Вот и выходит, что кому бороться с бедностью в России? Лечить больных? Строить дороги? Свои курорты? Запад забирает лучшее, а что отдает? Ни в грош не ставит — зерно да железо грузим и ладно. Больше от вас ничего и не надо.
— Победитель получает все, — задумчиво произнесла Елена. — В цивилизационном смысле.
— И продолжает получать. Тут победить мало. Надо каждый день побеждать и продолжать отнимать, хватать, выжимать, хапать…Иначе как такую пастораль, — я обвел руками Рингштрассе, — поддерживать?
Последнее я чуть не прокричал. Даже возница удивленно обернулся:
— Ist alles in Ordnung?
— Ja, ja — пришлось успокаивать «таксиста». Впрочем, пробка уже рассосалась и спустя десять минут мы уже выгружались возле входа в отель.
Из-за стойки выскочил портье, сверкая напомаженной прической и, непрерывно кланяясь, передал два конверта. Лена просмотрела оба:
— Билеты в оперу, сегодня дают «Суламифь». Пойдем обязательно…
Так, меня, кажется, не спрашивают.
— …и письмо от некоего доктора медицины, очень хочет зачем-то тебя увидеть.
— От какого еще доктора? Я здоров, доктор мне не нужен.
— Доктор медицины и профессор Фройт. Зигмунд Фройт.
— Кто-о? Ну-ка, дай посмотреть…
Ну да, это просто произношение такое. А так черным по белому написано — Зигмунд Фрейд! Интересно, зачем я папе психоанализа сдался? Пока я там соображал, нужна ли мне эта встреча, Лена щебетала (насколько это выражение можно отнести к немецкому языку) с гостиничным служащим, после чего решительно заявила:
— Сегодня опера, завтра с утра кафе «Захер», днем прибудет доктор Фройт.
В письме Зигмут восхищался моим перелетом и объяснял свой интерес — какие изменения в психике человека происходят во время и после таких деяний? Ладно, побеседуем. Уж очень любопытно взглянуть на знаменитого психолога.
Опера блистала. Еще бы, одна из первой тройки — Вена, Париж, Милан, законодатели моды. Никто не может стать мировой звездой, если не пел хотя бы в одном из этих трех мест. Лично мне все эти нелепые телодвижения на сцене никогда не были интересны. Голоса да, потрясающей силы и красоты, особенно арии, но зачем прилеплять к ним всю эту псевдодраматическую мишуру? Понятное дело, что певцу или певице нужен большой объем легких и оттого они все по преимуществу гиперстеники, а, следовательно, люди крупные, корпулентные, как тут политкорректно выражаются. И вот стоит такая немаленькая Джульетта лет сорока на прогибающемся под ней балконе и заламывает пухлые ручки. Или кругленький герой-любовник на тоненьких ножках мечется по сцене, изображая полет молодости.
Но красиво, не отнять. Декорации, вышколенный хор, костюмы типа исторические — библейских времен. Мужики в халатах и чалмах, чистая Средняя Азия, а вот дамы наподобие одалисок из гарема — полупрозрачные воздушные одеяния. На них и таращится вся эта аристократическая тусовка в ложах. И это тоже понятно — фактически легальный стриптиз, круче только в балете, танцорки вообще первое место держат среди дам полусвета. Вон, недавно помянутый Алексей Александрович русский флот на французскую балерину променял… Может есть все-таки способ с него слупить все обратно? Вот хотя бы по суду?
Лена восхищалась, ахала и охала. в антракте с каменным лицом прогуливалась со мной в фойе, делая вид, что не замечает лорнировавшую нас публику. Ничо, пусть привыкают — шелковый сюртук, черные очки и крест тут еще в новинку. Может и со мной когда-нибудь еще поставят оперу. Распутин. А что? Звучит!
Еле досидел до конца и еле отбоярился от идеи идти в «Захер» прямо сейчас, пользуясь тем, что он буквально через улицу.
— Спать хочу. А там кофей, напьюсь и сердце прижмет. Нет уж, давай утром, как порешили.
Ничего, прямо скажем, не потеряли — народу и утром в кафе было достаточно. Красиво, да. Люстры хрустальные, уже с электричеством — хозяева идут в ногу со временем. Стены красным шелком затянуты, увешаны картинами и гравюрами в рамках. На почетном месте — портрет Франца-Иосифа, императора здешнего. Надо будет подойти, посмотреть, не засижен ли мухами…
Кофе отличный. Вот реально, офигительный у них кофе. Впрочем, за двести пятьдесят лет можно было научиться — говорят, что кофейная мода пришла в Европу после тодашней неудачной осады Вены турками, когда в брошенном обозе нашли мешки со странными зернами…
Ну и торт «Захер», ради которого Лена сюда и притащила. Я попробовал и чуть было не ляпнул — «Прага!». Очень похож, какие-то мелочи отличают, например, подача с густыми взбитыми сливками. А так — кафе как кафе, так и спросил:
— И чего тебе кофейня сдалась, таких двенадцать на дюжину?
— Портье очень рекомендовал. Говорил, что нельзя побывать в Вене и не попробовать настоящий «Захер».
Посидели, выпили по две чашечки да и обратно, в гостиницу, встречаться с доктором. Доехали шустро, но что-то у меня рябь в глазах, наверное, от двойной дозы кофе, тут ЗОЖа никакого нет, варят очень крепкий, вот и результат. А в вестибюле уже дожидался визитер — с первого взгляда я решил, что ошибся и это не тот Фрейд. Но пригляделся — тот, просто я видел его канонические фото благообразного седого дедушки с сигарой, а тут вполне жизнелюбивый мужик лет пятидесяти, даже седины в бороде не больше половины, только по носу и опознал.
Пока то-се, пока Зигмунд свои записи вынул,
