Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рассел, не открывая глаз, нашарил на тумбочке пачку сигарет, вытащил одну. Зажигалка должна быть рядом, да, вот она. Закурил и положил зажигалку обратно. Как всегда, слева от пачки. Глупо, конечно, но он с детства старается соблюдать эти мелочные правила. Порядок, размеренность, стабильность… Ладно, это для доктора, тот любит слушать о детстве. «Всё начинается с детства». Как его, этого теоретика? Как раз на его теории и построили систему формирующего воспитания. Раба и господина. Одного с детства учат подчиняться, а другого – повелевать. Как же его всё-таки… Неважно. Не отвлекайся, ты думал о другом. Не позволяй мысли обрываться незаконченной. Да, о спальниках. Если эффективно справляться с горячкой так просто, то почему никто раньше не опробовал эту методику? Видимо… видимо, существующее положение устраивало всех. Включая самих спальников. Избегание боли – основной инстинкт всего живого. Суицидальность, сознательное стремление к смерти – болезнь. А потому революционеры, стремящиеся к изменению существующего, склонные к самопожертвованию – больные и подлежат изоляции. Так что о другой методике никто не думал, во избежание, так сказать. А сексуальная зависимость позволяла держать спальников в повиновении. Зависимость – как привязь. А отец… зачем он изучал этот процесс. Он – создатель методики изготовления спальников взялся за обратный процесс. Зачем? Просто из интереса? Из стремления к полному контролю? Жаль, что нельзя с ним поговорить, спросить и услышать ответ. Отец…
…Они сидят напротив друг друга, глаза в глаза, разделённые столом с двумя нетронутыми чашками кофе.
– Человек всегда одинок, Рассел. Рассчитывай только на себя.
– А ты? Разве ты одинок? У тебя же есть друзья…
– Нет. Друзья надёжны только в предательстве. Друг предаёт первым, запомни.
– Значит, если ты мне друг…
– Ты всё ещё веришь в то, что пишут в книгах? – отец насмешливо качает головой. – Ты инфантилен. Сколько тебе лет?
– Тринадцать. Ты разве забыл?
– Я хочу, чтобы это помнил ты. Я в тринадцать понимал больше. И я – твой отец. Это совсем другое…
…Рассел усмехнулся. Отец и сын. Отец не женился после… мамы. Не смог, не захотел… Да, наверное, нет, скорее всего, последнее. Чтобы ничто не отвлекало его от работы. Евгеника. Потаённое, почти запретное слово. Говорили: исследования, опыты, эксперименты… да, что угодно. Но все знали, о чём идёт речь. На рабах система дала результат. Достаточно посмотреть на парней. И пока не вмешались русские, никаких возмущений и прочего. Так, отдельные эксцессы. Он не захотел работать с отцом, а значит, под ним, пошёл в технику. И оказался там же. В конечном счёте, он и отец шли с двух сторон к одному. К власти над тем, что человеку неподвластно, не должно быть подвластно. Дифференцированное направленное облучение, медикаментозная обработка, формирование рефлекторных реакций… всё вместе и все пули в одну мишень. А зачем? Спальники для Паласов – прибыльно… не то слово. Золотое дно. Телохранители… тоже золотое дно. Бешеные деньги. За живое автономно действующее оружие. Палачи экстра-класса. Уорринговцы. Киллеры экстра-класса. И тоже со встроенными ограничителями, то есть безопасные для заказчика. И ведь тоже… бешеные деньги. Индивидуальная обработка по индивидуальным заказам. Золотое дно. Бешеные деньги… Золотое дно… Вот привязалось! Но ведь это, если подумать, действительно так. А объекты, явно привозимые из-за границы, когда словесную программу приходилось подбирать на французском, немецком и чёрт знает ещё каком языках, а потом ликвидировать переводчиков. Правда, там он практически не участвовал. Настраивал аппаратуру и уходил. Чтоб не оказаться в одной компании с переводчиком. Но ведь это тоже не за бесплатно, как говорит «белая рвань». Кто-то направлял, координировал, извлекал доход. Да, в этом всё дело. Всё это было очень доходно. Очень выгодно. Кому-то другому. Не отцу. И не отличным парням из исследовательского центра в Гатрингсе. И даже не Грину. Тот, как и содержатели Паласов, получал крохи. Неужели всё это крутилось ради денег? Бумажек. Паласы, питомники, камеры облучения, анатомические залы, сортировки, гинекологические смотровые… и бумажки, зелёные имперские бумажки. На снегу, втоптанные в грязь… бумажки… Отец был к ним равнодушен. Но это ничего не изменило. Ни в его судьбе, ни… Знакомо заныл затылок, боль сразу перекинулась на виски. Да, не стоит об этом. «…Не желай недоступного, не думай запретного…». Смешно. Ни отца, ни Империи нет, а запреты действуют. Смешно. Но смеяться не хочется…
Рассел вздрогнул и сел на кровати. Показалось? Нет, кто-то осторожно трогает замок. Охранник? Зачем? У охранника есть ключ. В это время, ночью…
Сидя на кровати, он в каком-то оцепенении смотрел, как медленно приоткрывается дверь и в получившуюся щель входят, нет, проскальзывают двое… высокие, гибкие, изящные… чёрные тени… нет, это же… в синем ночном свете непроницаемо чёрные тени… для галлюцинации они слишком… это же спальники!
– Что вам нужно? – вырвалось у него. – Кто вы?!
– Не соблаговолите ли узнать нас, сэр?
Тихий красивый, чарующе красивый голос, изысканно вежливый оборот… Всё-таки спальники?! Зачем?!
– Кто вас пустил?
Мелодичный красивый смех.
– Кто нас сможет остановить, когда мы хотим пройти? Надо поговорить, сэр.
– О чём? – Рассел уже спокойно повернулся и сел, спустив ноги и опираясь затылком о стену. – Вы ведь спальники.
– Меня вы тоже не узнаёте, сэр?
Второй, такой же стройный и гибкий, но с менее пышной шапкой кудрей встал рядом с первым. Его голос чуть напряжённее, а лицо светлее. Мулат.
– Вы забыли Джексонвилл, сэр? День Империи. Вспомните, сэр.
– Так, – Рассел смял в кулаке забытую сигарету, не ощутив ожога. – Я понял. Тебя забрали русские. Ты шестой.
– Русские меня спасли. За что вы избили меня, сэр? Вы же знали, что никакого насилия не было.
– Дурак, – устало сказал Рассел. – Я спасал тебя. Тебя бы забили, если бы нашли.
– Меня и нашли. Вы.
А негр улыбнулся, блеснув голубоватой в ночном свете улыбкой.
– От мучений спасает смерть. Не так ли, сэр? – Рассел молчал, и парень продолжил: – Тюремное заключение мучительно. Мы можем спасти вас, сэр. Вашим же методом.
– Нет! – невольно вскрикнул Рассел. – Вы не посмеете…
– Что нас остановит, сэр? – рассмеялся негр.
Мулат молча кивнул. Затылком и плечами Рассел ощутил твердыню стены, её жёсткую неподатливость. Что это, как это… неужели русские сняли блокировки… им нет двадцати пяти, рефлекс так рано не угасает… или перегоревшие… нет, их надо остановить… чем? Страх… чего они боятся?
– Вас расстреляют.
– Смерть во сне, сэр, – улыбнулся негр. –
