Третий шанс - Татьяна Рябинина

мутации генов. Это обычная процедура, чтобы не повторилось потом с другими детьми. У нас ничего не обнаружилось.

- И тогда ты решил выяснить, чья собака порылась?

Вот теперь я уже точно не ошибся. До того как Юля снова спряталась в свою раковину, явственно успел разглядеть пробежавшую тень растерянности. Как будто ожидала услышать что-то совсем другое.

- Врачи предложили. Чтобы исключить или подтвердить спонтанную мутацию гена. Такое бывает. Инфекции, лекарства, облучение.

Вообще-то я соврал. Лариса устроила истерику и заставила меня пройти тест. Но об этом я говорить не собирался.

- Или наркотики? – Юля едва заметно прищурилась.

- Нет. Тогда – нет. Хотя… - я пожал плечами. – Сейчас я уже ни в чем не уверен.

- Это… лечится? Операция?

- Нет. Только поддерживающая терапия. Возможно, пересадка, но… там все сложно. По идее, она должна была умереть в первые два-три года. Но выкарабкалась. Хотя любое осложнение от простуды может ее убить. Или сильный стресс.

Я старался поменьше говорить о Полининой болезни. Даже с самыми близкими. И вообще не говорить с посторонними – без крайней нужды. Но сейчас, как ни странно, это прозвучало… нет, не легко, но и без усилий.

- Понятно…

Юля молчала, покусывая губу, ее взгляд перемещался беспорядочно, как у человека, который пытается принять непростое решение.

- Короче… - вздохнула она. – Я все равно должна была позвонить твоему адвокату, но раз уж так вышло… сэкономлю минуты. Я была сейчас у твоей жены. Она попросила приехать.

Я и не сомневался. Не просто так же оказалась здесь, в баре. Наверняка до этого обсуждали стратегию у Ларисы в кабинете.

- У нее к тебе предложение. Она без разборок соглашается с твоим иском. Вы с отцом отдаете ей свои акции холдинга. До суда.

- Б…, - процедил я сквозь зубы.

Ты даже не сука, Лара. Потому что ни одной суке не придет в голову торговать своими щенками.

Юля чуть слышно хмыкнула.

- Она считает меня полным идиотом?

- А может, у нее есть основания?

Эта фраза была как порез листом бумаги. Длинный, тонкий, глубокий.

И как ты догадалась, Юля? У нее действительно есть для этого все основания.

- Если тебя не затруднит, все же позвони Колесникову. А я притворюсь, что ничего сейчас не слышал.

- Хорошо.

Она достала из сумки кошелек, приложила карту к протянутому Захаром пинпаду. Хотела слезть с табурета, но зацепилась каблуком и чуть не упала.

- Осторожнее! – я успел дотянуться и подхватить ее за талию.

* * *

Юля

Кусаю губы, но не могу удержаться от стонов.

Так больно и так сладко. Растворяюсь в этой боли, растекаюсь сахарной лужей. Тянусь навстречу. Время сомкнулось в кольцо, и я понимаю, что все эти годы ждала его. Как последняя идиотка. Запрещала себе думать о нем – и все равно ждала. В той самой темной глубине, где живут чудовища, которые сейчас с рычанием выбрались на свет.

- Юлька… Юлечка… моя…

Шепот на ухо – тихо, хрипло, с тем придыханием, которое яснее всяких слов говорит: «хочу тебя». Губы – от одного прикосновения сразу в жар и в дрожь. На губах, на шее, на груди. Спускаются по животу вслед за пальцами. Язык чертит тонкие стрелки, и они прожигают кожу насквозь.

Последние мысли уходят, тают где-то в темноте. Не остается больше ничего. Только его взгляд из-под ресниц. Только пальцы глубоко внутри. Только россыпь точек и тире, и ответ на эту морзянку языка: возьми меня!

В голове крутится навязчиво, на репите: «Я не более чем животное, кем-то раненное в живот».* Потому что так и есть. Сейчас – да. Потому что сейчас вся моя сущность там – где тела сливаются воедино, и больше в мире не существует ничего. Да и мира никакого не существует, он сжался в точку, раскаленную, как уголь, и именно из нее родится та вспышка, в которой нам суждено сгореть и воскреснуть, как птица Феникс.

И кто ее только придумал – эту тварь, воплощение оргазма?

Еще… еще… еще ближе, еще сильнее – и все равно будет мало. Потому что я…

Точка сжалась, втягивая нас в себя, - и разлетелась до краев вселенной, разрывая в клочья меня - и этот проклятый сон. И последние слова я говорю уже здесь, в своей постели:

- Я не знаю, кого теперь буду ненавидеть больше: тебя или себя…

* * *

- Б…!

Я повернулась на живот, засунула голову под подушку и заскулила побитым щенком. Сон разлетелся, расползся, как туман под солнцем, оставив после себя сладкую дрожь - и последние слова.

Кого я буду ненавидеть больше?..

- Мамуль, папа приехал! – дверь открылась одновременно с Глашкиным воплем.

Я выбралась из-под подушки, повернулась на спину, разлепила глаза, по которым резануло солнцем из-за шторы. Мы договаривались, что Лешка заберет Аглаю в девять. Проспала все на свете. И если бы просто проспала. Такое чувство, что застукали с любовником. С любовником? Ой, мама…

- Привет, Юль, - из-за Глашкиной спины показался Лешка. – Не вставай, полежи еще. Мы поедем.

Они ехали к его маме на дачу, на все выходные. Как Глашка насплетничала, Наташа с Машей там тоже будут. Но я не возражала – с чего бы? А вот когда посмотрела на Леху, сияющего, как новенький полтинник, стало каплю грустно. Нет, я искренне за него радовалась, но, блин, все равно мне было грустно. И завидно.

- Глань, ты хоть поела? – спохватилась мама-ехидна.

- Да. Яйцо сварила. И бутерброд…

- Сварила, - со смехом добавил Лешка. – Все, пока-пока, позвоним.

Закрылась дверь спальни, потом входная. Тишина. Только воробьи за окном опять сцепились с синицами в вечной войне за кормушку.

А я ведь сразу поняла, что переоценила себя. В тот момент, когда вошла за Ларисой в его кабинет. Хотя, наверно, надо было догадаться раньше. Когда нашла его фотографию в сети. Но нет, самоуверенно сказала себе, что все давным-давно умерло, что он такая же сволочь, как и его мадам, и я просто сделаю свою работу. И забуду о них навсегда.

Вот только почему-то не спала всю ночь, и в голову снова и снова лезло то, что затолкала на самое дно памяти, заколотила досками и завалила сверху всяким хламом. Видимо, хлам за это время развеяло ветром, а доски сгнили, и достаточно было небольшого толчка, чтобы вся моя баррикада