Отшельник. Роман в трёх книгах - Александр Горшков

— Мы сами по гостям не ходим и к себе не слишком ждем, — уже спокойнее, миролюбивее ответила женщина. — Не то нынче время, чтобы по гостям да по хаткам ходить. К нам Господь Сам приводит людей, жаждущих спасения души — точно так же, как Он вел в эти святые места отшельников, бежавших из этого мира. Мы — живые наследники их подвигов, их жизни. Поэтому другим мы кажемся дикарями, не от мира сего. Такие и есть: мир нам не нужен.

— Вот и хотелось прийти посмотреть на ваше…

— У нас не театр, чтобы смотреть, — опять резко оборвала женщина. — И не телевизор, чтобы глазеть. Между вашей жизнью и нашей — не просто яр между деревней и хутором, а пропасть. Не каждому дано пройти. Аще не Господь проведет…

Она не договорила. Со стороны одной из хаток, где жили эти странные люди, раздался звук, похожий на удар в самодельный колокол. Все женщины, стоявшие напротив отца Петра, побросали свои тяпки, вилы, истово стали креститься, после чего как по команде упали наземь. Затем поднялись и, перекрестившись, упали снова, повторяя это многократно и уже не обращая никакого внимания на присутствие чужого человека.

— Пора, матушка, — старшей помогли подняться и поправить платье. — Вы и не отдыхали совсем, а впереди еще вся ночь.

— Не для отдыха и не для праздных разговоров мы призваны Господом в эту юдоль плача, — уже величественно сказала она, глянув на прощанье на отца Игоря. — «Се Жених грядет в полу нощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща». Прощайте, отче.

— Вы так и не ответили, можно ли мне прийти к вам, — обратился отец Игорь к уже отвернувшимся от него женщинам.

— Для вас в нашей жизни нет ничего интересного, — не поворачиваясь к нему, ответила все та же старшая, к которой обращались как к «матушке». — Ни яств заморских на столе, ни телевизора, ни развлечений… Часов — и тех нет. Мы живем Богом, для Бога, во имя Бога. Коль Ему, Творцу Небесному, будет угодно, Он приведет. Да будет воля Твоя, Господи! А своей воли мы не творим. И вам не советуем…

И, уже не останавливаясь, пошла наверх, откуда доносился печальный звон.

***

Отец Игорь остался на месте, впечатленный этой неожиданной встречей и разговором. Он теперь внимательно осмотрелся вокруг. Перед ним лежали несколько кусков земли, бывших когда-то чьими-то огородами, подсобным хозяйством. Прежде ухоженные, вспаханные, сейчас они стояли в густых бурьянах, лишь кое-где прореженных. Такими же унылыми, серыми, неухоженными были жилища новых поселенцев. Казалось, что они совершенно не приложили своей руки, чтобы обновить ветхие хаты, залатать дырявые крыши, поправить покосившиеся изгороди, покрасить оконные рамы. В самих же окнах было темно: ни огонька, ни признаков жизни. Не было слышно даже привычного для деревень лая собак, кошачьего мяуканья, голосистого петушиного крика, кудахтанья кур и голосов других домашних птиц и животных.

Он заметил, как к хатке, стоявшей поодаль остальных, спешили люди: мужчины, женщины, детишки — словно вылезшие из каких-то берлог, гуськом друг за другом, спешно. Головы женщин были укрыты черными платками, некоторые мужчины были с большими седыми бородами. Все шли молча, не роняя ни слова, крестясь и низко опустив головы. Из самой же хатки, куда они шли, доносились плач, переходящий в настоящие стенания и истошные крики.

«И правда странно, — подумал отец Игорь, понимая беспокойство председателя сельского совета. — Такое впечатление, что эти люди пришли сюда не жить, а чего-то переждать, а потом снова отправиться в дорогу, ведомую лишь им одним. Вроде наши, православные: Псалтирь знают, Евангелие, крестятся, о благочестии говорят. А кто они на самом деле? Раньше сектантов стереглись, чтобы не попасть под их влияние, а нынче свои завести могут в такие дебри, что и не выбраться. Ищут — и сами не знают, чего ищут. Боятся — и сами не знают, чего боятся. Вот уж воистину сказано: “Убояшася страха, ид еже не бе страха”. Антихрист, электронные паспорта, микрочипы, пророчества о конце света — от всего этого у нормального человека голова поехать может. Кинулись искать прозорливых старцев, особо “благодатных” батюшек, монахов, верят всему, что им суют в руки, пересказывают. Попробуй переубедить, удержать…».

Со стороны хутора снова донеслось стройное пение:

Жизнь унылая настала,

лучше, братцы, помереть.

Что вокруг нас происходит —

тяжело на все смотреть.

Службы Божии забыты,

лик духовный огорчён,

детский мир среди ненастья

богохульству научён.

Всюду полное нечестъе

разлилось по всей земле,

все забыли благочестие

и предались сатане.

Даже матери родные

стали хуже всех зверей:

они во чреве убивают

своих собственных детей.

Будем, братия, молиться,

в помощь Бога призывать,

и поститься, и трудиться,

напасти, скорби принимать…

«Странно, — снова подумалось отцу Игорю. — Это не молитва, не служба, а, скорее, деревенские посиделки на особый лад. Там под гармошку пляшут и поют, а здесь без гармошки безутешно голосят и рыдают. Может, и впрямь сектанты у нас поселились? И что их сюда привлекло? Ничего не понимаю. Дай, Господи, уразуметь этих людей».

Бесогон

Подходя к деревне, отец Игорь еще издали увидел, что во всех окнах его домика горел свет, тогда как соседние дома уже погрузились во тьму. Лишь кое-где в окнах светилось пульсирующее голубоватое мерцание: после дневных трудов люди давали себе отдых, сидя у телевизоров.

«Ах, как нехорошо получилось, — подумал он. — Обещал прийти пораньше, а иду, как всегда. Лена, небось, опять беспокоится».

Но та встретила его в хорошем настроении, сразу позвав в комнату:

— Иди, иди, в одних гостях побывал, другие сами пришли, ждут-дожидаются.

И тут эти гости сами вышли навстречу: две родные сестры, Надежда и Нина, после замужества перебравшиеся в соседний район, где стали такими же ревностными прихожанками, какими их знал отец Игорь за время своего служения в Погосте. Они были кроткого нрава, сдержанными, избегали всего, что было противно их душевному состоянию.

Господь послал обеим таких же порядочных мужей: скромных, простых, работящих, непьющих, послушных. Отец Игорь венчал их в своей церкви, благословляя на счастливую семейную жизнь. Они так и стали жить: дружно, счастливо, в трудах и молитве; и настолько привязались друг к другу, что одна семья начинала волноваться, когда от другой долго не было весточек, а ходить друг к другу в гости времени совершенно не оставалось.

Сестры встали под благословение батюшки, радуясь встрече.

— А я-то, грешный, думаю-гадаю, чего это меня ноги сами несут, мчат, словно не иду вовсе, а на машине еду, — отец Игорь благословил и обнял их. — Оказывается, гости дорогие меня ждут. Накрывай, матушка, на стол, чаевничать будем.

Пока Лена хлопотала, отец Игорь усадил гостей на диван, сам расположился напротив, ожидая их рассказа о деревенском житье-бытье. Но радость вдруг сошла с лиц сестер, они стали тревожными и даже печальными.

— Пришли, батюшка, проситься назад к вам, — тихо сказала Нина.

— Что случилось? — встревожился и батюшка. — Никак беда в семье? Ну-ка рассказывайте. Жили ведь в согласии, мире, и что теперь?

— Почему жили? Живем: в согласии, любви, мире, — включилась в разговор Надежда, — да только в церкви нашей такое стало твориться, что и слов-то подходящих не подобрать, чтобы никого не осудить и не ляпнуть сдуру какой-нибудь глупости. Пришли проситься взять нас к себе: хоть и не с руки нам теперича в Погост ездить, да, видать, придется.

— Ничего не пойму, — отец Игорь встал и прошелся по комнате. — Там же у вам церковь хорошая, батюшка в ней известный служит, о нем столько молвы ходит…

— Вот-вот, лучше бы никакой молвы, чем такая, что теперь пошла гулять. И церковь есть, да там такое творится, что Бог весть…

Деревня, куда перебрались сестры, в отличие от их родной была и побольше, и побогаче — зажиточнее. Две школы, кругом асфальт, газ в домах, три магазина, добротный клуб… И само ее название — Веселая — куда радостнее, чем Погост. Церковь, находящаяся в самом центре, больше напоминала маленький собор: каменная, добротная, с высокой колокольней и пятью куполами. Время богоборчества, когда святые храмы ломали, превращали в склады, конюшни, клубы, милостью Божьей обошло здешние места: в 30-е годы церковь пришли, опечатали и закрыли, но в годы хрущевской «оттепели» открыли снова, разрешив совершать воскресные и праздничные богослужения. Это была единственная действующая церковь на всю округу, поэтому люди, сохранившие веру и христианское благочестие, ехали сюда со всех окрестных деревень и хуторов: и молиться, и креститься, и отпевать покойников.

Последние лет десять настоятелем церкви, освященной в честь одного из самых любимых и почитаемых на Руси праздников — Успения Пресвятой Богородицы, был старенький батюшка, отец Василий: ровесник своей эпохи, ее воспитанник. Он принял священный сан, когда повсюду начали открывать приходы, восстанавливать разрушенные храмы, а священников остро не хватало. И рукоположили во иереи бывшего колхозного электромонтера, готового взять на себя заботы образовавшейся церковной общины. То, что у него не было духовного образования, людей не смутило: человеком он был верующим, степенным, справедливым, в меру начитанным. Так уважаемый в деревне электромонтер Василь Ратушный, или, как его величали по-простецки, по-деревенски, «Макарыч», стал отцом Василием, не только не потеряв своего прежнего уважения и авторитета, но, напротив, преумножив скромным служением Богу, не забывая при этом и своих навыков электромонтера, помогая всем, кто звал его на помощь.