Отшельник. Роман в трёх книгах - Александр Горшков

Стройные,

Сытою жизнью

Своею довольные.

Едут навстречу

Огням ресторанов,

Аэропортам

В далекие страны,

Едут навстречу

Бокалам хрустальным,

Винам игристым

И картам игральным,

Смеху и шуму,

Застольям, веселью…

Молится схимник

В маленькой келии,

Пахнущей ладаном,

Книгой старинною,

Свечкой восковою,

Ветхою схимою,

Вязкою высохших

Трав прошлогодних,

Мягкой просфорою,

Чаем холодным.

Четки неслышно

Скользят по ладоням:

Молится схимник

Молитвой безмолвной

Молится с верою,

Сердцем пылающим,

Молится страстно,

Стучась и взывающее

К Богу за мир наш

Глухой

И порочный…

А за покровом

Молитвенной ночи

В это же время

Далеко иль близко

Слышатся крики

И пьяные визги,

Рев электроники

Грохот и стоны…

Вот опустился

В глубоком поклоне

Старец согбенный —

И к ликам глаза:

Сколько могли бы

Они рассказать!

Молится схимник —

В крестах облачение —

За поколение наше Увечное:

За обездоленных,

За недоучек,

За разжиревших

От жизни кипучей,

Преуспевающих

В бизнесе грязном

И за живущих

В безделии праздном;

За очумевших

От порно и видео,

За наркоманов,

Наемников-киллеров,

За продающих себя

За валюту,

Жизнь проживающих

Черной минутой, —

За поколение,

Ставше уродом,

За позабывших,

Откуда мы родом…

Мантия черная,

Келия,

Свечи,

Книга старинная,

Пасмурный вечер.

Смотрит луна

Из-за тучи уныло.

— Господи,

— молится схимник, —

Помилуй…

Пусть кто-то

В эту минуту

Танцует,

Пляшет,

Смеется,

Кого-то ревнует,

Важно сидит за рулем

Иномарки,

Дарит улыбки,

Цветы И подарки,

Пахнет парфюмом,

Вином

И сигарой —

Где-то есть схимник

Согбенный

И старый:

Четки в ладонях,

Взор на иконы

И со слезами

Поклоны,

Поклоны…

— Господи,

— старец взывает, —

Помилуй!..

Ты еще молишься,

Русь моя милая…

Книга вторая

БЕЗУМЦЫ

Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идёт и берёт с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так будет и с этим злым родом.

Мф. 12:43–45.

Поселенцы

Во дворе раздалось сначала злобное рычание, а затем громкий лай рвавшегося с цепи Анзора — лохматого пса, бывшего несколько лет верным сторожем двора, где жил отец Игорь. Матушка Лена поспешила к раскрытому окну, чтобы шикнуть и успокоить собаку, но кошка, мирно дремавшая на подоконнике, приняла это на свой адрес и, мяукая от внезапного испуга, соскочила на пол, угодив прямо под ноги хозяйке.

— Ну что вы за публика, — всплеснула руками Лена, схватив ее за загривок и выпроводив за дверь. — Ни стыда, ни совести, ни покоя. Линочка только уснула, всю ночь не спала, а вы…

Из детской комнаты раздался плач дочки, а за ним кашель простуженного отца Игоря. Лена поспешила назад в дом, но тут заметила стоящего у калитки председателя сельского совета: он с опаской поглядывал на бросавшегося в его сторону пса.

— Я сейчас, Артем Иванович, — махнула ему Лена и вышла, чтобы загнать Анзора в будку. Затворив пса крышкой от ведра, да еще подперев снаружи лопатой, чтобы не вырвался, она открыла калитку и пригласила гостя в дом.

— Проходите на кухню, — Лена помогла ему снять плащ. — Самовар как раз закипает, составите мне компанию.

Семья отца Игоря так и жила в том же домике, куда вселилась, приехав на служение в деревню Погост. Как ни уговаривали, как ни подбивали собратья и друзья начать строить более просторное, современное семейное «гнездышко», отец Игорь отнекивался, довольствуясь тем, что получил от своего предшественника. Он обложил жилище кирпичом, укрепил каркас дома, да пристроил еще одну комнатку, куда перевел двоих сынишек, а в их комнату поселил появившуюся на свет долгожданную дочурку Ангелину. Теплее стало не только от этого ремонта, но и оттого, что теперь не было нужды дежурить у печки, поддерживая огонь: обо всем заботился проведенный в деревню природный газ. Но печку отец Игорь в доме все-таки оставил: она исправно служила тут много лет. Кроме того, батюшка любил смотреть, как в топке разгорались смолянистые дрова, весело потрескивая, перемигиваясь искорками, огоньками, разливая вокруг приятное тепло и особый домашний уют.

Служить отец Игорь тоже остался на прежнем месте, хотя известность, которая пришла к нему после всех пережитых событий, и поток людей, хлынувших посмотреть на необычного батюшку, да побольше разузнать о необычном старце, так и тянули из этой глуши в более цивилизованное и спокойное место. Но отец Игорь никуда не рвался. Не настаивала и матушка, стараясь успевать всюду: и в доме, и на клиросе в храме, и по хозяйству.

— А где же батюшка и все остальные? — председатель мельком глянул на себя в зеркало и поправил свою рыжую шевелюру.

— Спят, — махнула рукой Лена. — Все поболели.

— Не спят, а спали, — раздался из другой комнаты голос отца Игоря, и он появился на кухне. — С ними поспишь: «гав-гав-гав» да «мяу-мяу».

Лена снова всплеснула руками, понимая, что ничего не поделаешь, а отец Игорь поздоровался с председателем, приняв его рукопожатие. Потом они присели за стол, ожидая обещанного чаепития. Пока хозяйка расставляла чашки, гость тактично поинтересовался домашними делами.

— Лучше не спрашивайте, Артем Иванович, — за отца Игоря ответила Лена. — Из болячек никак не можем выкарабкаться: гриву тянем — хвост увяз, хвост вытащили — грива застряла. Так и у нас: не батюшка, так Линочка, не Линочка, так меня валит. Прям напасть какая-то.

— Разве только вы? — председатель налил горячий чай из чашки в широкое блюдце и громко засербал. — Куда ни зайди — все нездоровы, только всяк по-своему. А всему виной эта экология, будь она трижды неладна.

— Не наговаривайте, Артем Иванович, уж если наша здешняя экология вам не такая, что же говорить о больших городах, полных разной гари, выхлопов, заводских выбросов, излучений.

— Раз им нравится так жить — задыхаться, чахнуть, забивать себе легкие, травить организм, то пусть живут. Вернее, выживают. А вся эта их городская дрянь и к нам потихоньку добирается. Лесники в один голос говорят: деревья стали высыхать, речки мелеть, птиц меньше, зато разных невиданных доселе бабочек, жучков да паучков, что листву на деревьях объедают, оставляя голые стволы, развелось видимо-невидимо. А грибов ядовитых — опасно в лес ходить. Спокон веков предки наши и собирали, и сушили, и хранили — и ничегошенько с ними не случалось. Теперича только и слышишь: там отравились, а там на тот свет отправились, да все поевши лесных грибочков. И собирают ведь не новички, не приезжие, для которых, что груздь, что поганка — без разницы, а местные, деревенские люди, знающие, что можно, а что нет.

Отец Игорь сидел за столом и, не встревая в разговор, откашливался, отворачиваясь в сторону.

— Да, батюшка, вы действительно застудились не на шутку, — сочувственно посмотрел на него председатель. — И давно это? В церкви, вроде, тепло, дома тоже, на улице вообще теплынь. С чего бы? Ладно я: то на один край деревни пошел, то на другой, то в райцентр, там под дождь попал, там просквозило, просифонило. А вам себя поберечь надо, сами молоды еще, детки у вас малые. На медок, на медок налегайте, от него польза для здоровья большая. Я вам принесу баночку меда с пасеки, что стояла у меня прошлым летом за дальней балкой: медоносы там особенные. Мед что пахучий, душистый, что целебный! Принесу, коль не забуду, памяти никакой не стало.

— И медок целебный не помогает? — добродушно засмеялся отец Игорь.

— Эх, батюшка, когда годочки на закат бегут, не только медок — ничто уже не поможет. Придут однажды к вам и скажут: «А Иваныч-то наш того…» И проводите меня в последний путь за деревню, а меня там уже дожидаются.

Отец Игорь снова улыбнулся:

— Это хорошо, что вечно жить не собираетесь, о смерти вспоминаете.

— О ней вспоминай не вспоминай — придет и фамилии не спросит. Отведет в приготовленную яму, засыплют, помянут горькой чаркой — на том и шабаш, конец машине боевой.

— Вот тут не соглашусь, Артем Иванович: не конец, а лишь начало.

Теперь улыбнулся тот:

— Ох, и наивные вы люди, батюшка! Сами верите в эти сказки и другим внушаете. Ну какое начало может быть в яме? Опустили — и конец. Начало — это когда младенчик вылупился из мамки и закричал на весь роддом: «Уа-а-а-а!» Вот это начало. А конец его в могильной яме. Всему конец и всем, потому как все там будем, только в разное время.