Король лжи - Джон Харт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что было для него важным? Простой вопрос Власть. Вес в обществе. Выдающееся положение. Все это в конце концов сводилось к деньгам.
В центре дома моего отца стоимостью миллион долларов находился его кабинет, и там на столе стояла одна-единственная фотография в рамке. Она была там всегда – как напоминание и побуждение к деятельности. Сколько раз я заставал отца пристально вглядывавшимся в нее? На снимке был он – такой, какого он стремился похоронить, но все же не мог. В глубине своего сердца, несмотря на ошеломляющие успехи, мой отец так и остался неряшливым мальчиком с содранными коленками. Темные глаза никогда не менялись. И родился в комфорте, и мы оба знали, что мне недостает его голодного детства. Тот голод сделал его сильным, но и жестоким. Жестокость была достоинством, и нехватка этого мне являлась для него безусловным доказательством тот что он вырастил слабака. Поэтому там, где я искал смысл, во искал власть. Его жизнь была определенным подъемом к вершине, но все сводилось к деньгам, они были фундаментом Деньги позволили приобрести самый лучший в окрестности дом. Деньги давали возможность покупать автомобили оплачивать свиту и финансировать политические кампании Это был инструмент, рычаг, и' он использовал его, чтобы перевернуть мир и манипулировать людьми. Я думал о своей карьере, зная, что выбрал легкий маршрут. Эзра подкупил меня. Возможно, он купил бы нас всех, если бы не Джин. Для нее нагрузка оказалась слишком тяжела, и она сломалась под ее весом. Так в конце концов Эзра заплатил эту цену.
Я изучал сейф. Я обнаружил его случайно, мог бы прожить остаток жизни, не подозревая о его существовании, и все же оно давило на меня своим грузом.
Деньги и власть.
Я вспомнил первый миллион долларов моего отца – вознаграждение жюри. Мне было десять, и он повез всю семью в Шарлотт, чтобы отпраздновать это событие. Я до сих пор вижу его с сигарой в зубах, гордо заказывающим лучшую бутылку вина в ресторане, и то, как он обратился к матери.
– Теперь ничто не сможет меня остановить, – сказал он. И я помнил также лицо матери, ее растерянность.
Она обняла Джин, и, взглянув назад, я понял, что она напугана.
Тот приговор был вынесен. Это было самое большое вознаграждение жюри в истории графства Рауэн, и пресса сделала моего отца известным. После этого люди приходили на судебный процесс ради Эзры Пикенса.
И Эзра оказался прав. Ничто не могло остановить его. Он был знаменитостью, иконой, и его эго росло вместе с известностью и благосостоянием. После этого все изменилось для него.
И для нас тоже.
Я все еще помнил дату приговора. В тот день Джин исполнилось шесть.
Я набрал дату на клавиатуре. Ничего. Я положил на место половицы и прибил четырьмя новыми гвоздями. На это ушло время, но гвозди погружались в древесину прямо и аккуратно. Я расстелил ковер со вздохом и отвернулся.
Это было бы слишком легко.
Я ходил по офису, задвигая ящики, выключая свет, и уже собирался уходить, когда зазвонил телефон. Я долго не реагировал на звонок.
– К черту все великодушие! – Это была Тара Рейнолдс, звонившая из своего офиса в «Шарлотт обсервер». – Мой редактор собирается все вычеркнуть.
– О чем вы говорите, Тара?
– Вы видели «Солсбери пост»? – В отличие от «Обсервера», эта газета выходила в полдень. Она появилась меньше часа назад.
– Нет.
– Хорошо, вам следует приобрести экземпляр. Вы там в новостях на первой полосе, Ворк, и это долбанная несправедливость, вот что это такое. Я разбила себе задницу на вашей истории, все установила, и теперь все поломалось из-за какого-то идиота из «Пост», которому поступил звонок о том, что в вашем офисе полицейские. Он прошелся туда, чтобы взять вашу фотографию.
Мой голос был холоден.
Извините, что беспокою вас.
– «Полиция обыскивает дом, офис сына убитого адвоката». Вот такой заголовок. Помещена ваша фотография, где вы стоите с окружным прокурором перед своим офисом.
– Это было четыре часа назад, – прокомментировал я.
– Да, хорошие новости разлетаются быстро. Короткая статья. Хотите, чтобы я прочла ее вам?
Итак, история приняла официальный оборот. У «Пост» пятьдесят тысяч подписчиков. Через двадцать четыре часа информация была бы в «Обсервере», у которого около миллиона читателей. Странно, но я чувствовал себя спокойно. Как только теряешь свою репутацию, озабоченность приобретает более конкретную форму: жизнь или смерть – свобода или тюрьма. Все другое блекнет.
– Нет, – сказал я. – Я не хочу, чтобы вы читали мне ее. У вас была еще какая-то причина звонить мне, кроме желания окончательно испортить мне день?
– Да Я хочу, чтобы вы оценили меня. Поскольку сейчас я единственная, кто приносит какую-нибудь пользу.
– Оценить что? – спросил я с горечью.
– Новости. С прежним условием: вы не сообщаете никому, где это услышали, а я получаю эксклюзив, когда это будет сказано и сделано.
Я помолчал. Внезапно появилась раскалывающая головная боль. Ничего из этого не вышло бы.
– Вы должны где-нибудь еще побывать? – саркастически спросила Тара. – Если так, просто скажите мне, и я ухожу. Я не играю в игры.
– Никаких игр, Тара. Мне необходима одна секунда. Был трудный день.
Должно быть, она уловила отчаяние в моем голосе.
– Эй, я понимаю. Я быстро схватила суть дела – надругательство над личностью тяжести А. Извините.
В ее голосе не слышалось особого сожаления, и мои слова были краткими и язвительными:
– Это хорошо. Вы используете меня. Я использую вас. Нет причин для того, чтобы принимать все на свой счет. Правильно?
– Именно так, – отозвалась она рассеянно. – Вот мои новости: полиция вычислила, почему Ваш отец оказался в том старом молле.
– Что?
– Точнее: они вычислили, как именно он оказался там.
– Что вы имеете в виду?
– Собственность переходила в другие руки в связи с лишением владельца права выкупа закладной. Ваш отец должен был представлять банк. У него были ключевые позиции по этой собственности.
Меня это удивило. Хотя я многого не знал о клиентуре отца, но о судебном деле должен был хотя бы кое-что знать.
– Кто владел собственностью? – поинтересовался я.
– Я проверяю. Все, что я знаю сейчас: это была группа инвесторов, одни местные, другие нет. Они выкупили молл несколько лет назад, когда его должны были уже сворачивать. Вколачивали миллионы в реконструкцию, но арендаторы так никогда и не появлялись, Это оказались «геморрагинные»[6] деньги, когда банк наконец резко сократил ассигнования.
– Есть ли какая-нибудь вероятность связи? – спросил я. – Копаются ли в этом полицейские?
– Не думаю.
– Серьезно? Эзра препятствовал миллионным операциям, его убили на этой территории, и полицейские не видят связи?
Я услышал, как Тара прикурила сигарету, делая паузу прежде чем ответить.
– Зачем им это, Ворк? У них есть свой человек.
Она выдохнула, и я представил себе ее морщинистые губы и ярко-розовую помаду на них.
– Они не видят связи, – повторил я. – Еще нет.
– Ладно, это будет у меня во второй части новостей.
Я почувствовал беспокойство.
– Что?
– Дело в том, что они нашли кое-что в вашем доме, что будет вам инкриминировано.
– Это невозможно, – возразил я.
– Я просто сообщаю вам то, что слышала.
– Но… Вы должны знать больше.
– Неужели, Ворк? Только эта Миллз приблизилась к оргазму – цитирую свой источник.
Я подумал о всех тех людях, которые побывали в моем доме, после того как исчез Эзра, – на вечеринках, ужинах или случайно. Джин приходила один или два раза, Алекс. Даже окружной прокурор. Боже, половина города прошла через наши двери за прошедшие полтора года. О чем, черт побери, Тара говорит?
– Вы ничего не скрываете от меня, не так ли? – спросил я. – Это важно.
– Я сказала вам все, что знаю. Это сделка. – Еще один длинный выдох, и я знал, что у нее было кое-что еще. – Вы мне все сказали? – наконец проговорила она.
– Что вы хотите знать?
– Все возвращается к оружию, Ворк. Они хотят найти орудие убийства. У вас есть какие-нибудь мысли на сей счет?
Я представил лицо Макса и ощутил сырость того туннеля. Запах грязи вперемешку с бензином, и внезапно я стал задыхаться. На мгновение забылся.
– Никакого намека, – наконец вымолвил я.
– Не хотите ли сделать заявление? Я с удовольствием представила бы вашу версию этой истории.
Я думал о Дугласе.
– Это было бы преждевременно, – возразил я.
– Позвоните мне, если передумаете.
– Вы будете первой.
– Вы хотите сказать – единственной.
– Правильно.
Она сделала паузу, и я почти чувствовал запах сигаретного дыма; она любила ментоловые таблетки.
– Слушайте, – сказала она. – В действительности я вовсе не холодная стерва. Просто за тридцать лет научилась паре вещей: например, никогда не принимать близко к сердцу истории, которыми занимаюсь. Тут нет ничего личного. Я просто должна сохранять дистанцию. Это вопрос профессионализма.