Заговор генералов - Владимир Понизовский

Керенский, использовавший каждый час пребывания в Таврическом дворце для того, чтобы потолкаться в помещениях Совдепа, а также побывавший уже и в полках, лучше остальных знал настроение рабочих и солдат.

— Улица не допустит воцарения Михаила, — сказал теперь он.

— Изложим великому князю все «за» и «против», — предложил Родзянко. Позвонил на Миллионную, попросил Михаила принять их, а министрам порекомендовал: — Выезжайте по одному, моторы оставляйте подальше от дома Путятиных, идите пешком. У самого особняка я распорядился выставить офицерский караул. На всякий случай.

И вот все расселись на банкетках и креслах в зале-салоне с большим концертным роялем. Будто собрались для праздной беседы, а не решать судьбу государства. Появился тонколицый бледный человек. Отвесил короткий, одной головой, поклон. Молодой этот человек тоже походил не на помазанника божьего, а на маэстро, зачем-то переодевшегося в гвардейский мундир. Казалось, сейчас он и сядет к роялю.

Милюков торжественно изложил доводы «про», Керенский — «контра».

Михаил выслушал молча. Предложение принять корону было для него совершенно неожиданным:

— Прошу дать мне некоторое время на размышление. Он вышел. Тут же в салон заглянул его секретарь:

— Их высочество приглашают вас, Михаил Владимирович.

В кабинете они остались с глазу на глаз.

— Ответьте мне откровенно: сможете вы гарантировать мне жизнь, если я… — голос Михаила предательски дрогнул, — если я приму престол?

Родзянко, не скрывая презрения, смерил его взглядом:

— Не могу: твердой вооруженной силы я за собой не имею.

Великий князь потоптался. Подошел к двери, в нерешительности открыл ее. Переступил порог салона:

— Господа, я не могу принять престола. Потому что… потому… — он не договорил. Наклонил голову. Все увидели: по его щекам текут слезы.

— Ваше императорское высочество! — с пафосом воскликнул Керенский. — Я принадлежу к партии, которая запрещает мне соприкосновение с лицами императорской крови. Но я буду утверждать перед всеми — да, перед всеми! что я глубоко уважаю вас! Ваше высочество, вы благородный человек! Отныне я буду говорить это всюду!

— Благородный человек… — громко, так, что услышали многие, прошептал Милюков, оборачиваясь к Родзянке. — Только страх за себя — и ни любви, ни боли за Россию.

Сюда же, на Миллионную, были вызваны для составления текста манифеста об отречении два опытных правоведа. Вскоре документ, ставящий последнюю юридическую точку в летописи трехсотчетырехлетней династии Романовых, был составлен. Для него хватило семнадцати строк. Однако по настоянию Родзянки в манифест были включены такие слова: «…посему, призывая благословение божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти».

Михаил Романов подписал манифест и протянул его Родзянке.

«С паршивой овцы…» — подумал Михаил Владимирович. Обнял великого князя, поцеловал и повторил фразу Керенского, но с иронией и сарказмом:

— Вы — благороднейший человек!..

Шел всего только третий день, как Феликс Дзержинский был на свободе, а он уже с головой окунулся в партийную работу.

Еще вчера ночью, как только объявили перерыв в заседании Исполкома Московского Совдепа, Ногин привел его в дом на Покровке, в помещение Московского союза потребительских обществ, где устроили свою штаб-квартиру большевики.

— Познакомьтесь, товарищи, — Виктор Павлович обратился к четверым горячо спорившим людям.

На его голос обернулась женщина. Невысокая, худая. В пенсне. Туго зачесаны назад, собраны в пучок волосы, лишь выбился на высокий лоб черный локон. Скорбные скобки у губ. Сутуловатость плеч. Безошибочные меты, какие оставляет тюрьма… Но Феликсу показалось в ее облике что-то знакомое. И она, характерным движением поправив пенсне на переносице, строго-внимательно посмотрела на пришедшего.

— Я вас уже видела… В Париже?

— Правильно! — вспомнил и он. — В одиннадцатом году. У Владимира Ильича на Мари-Роз.

— Товарищ Юзеф?

— Правильно. А вы товарищ Землячка?

— Старые знакомые, — констатировал Ногин. — Розалия Самойловна секретарь нашего Московского большевистского комитета партии. Это — Петр Гермогенович Смидович, — представил он одного из мужчин. Скворцов-Степанов…

— А вас я тоже знаю, давным-давно! — широко улыбнулся Феликс, протягивая руку самому старшему из находившихся в комнате, — грузному, с окладистой седой бородой. — Василий Васильевич Галерка — не ошибся?

— Давно так меня величали, давно… — пророкотал тот. — Теперь позволительно и истинным нареченным именем: Михаил Степанович Ольминский.

— Собирается старая гвардия, — заключил Ногин.

— Действительно, уже не молоды, — сказала Землячка. — Не будем терять времени: что в Исполкоме?..

Здесь, в городском комитете партии, наконец-то развернулась перед Дзержинским полная картина происходящего. Оказывается, еще за неделю до восстания в Питере, в канун Международного женского дня, Московский комитет РСДРП выпустил листовку: «Довольно молчать!.. Долой войну! Долой царское правительство! Да здравствует демократическая республика!..» — и призвал к проведению митингов и демонстраций. Отзвук тех демонстраций проник даже в стены «Бутырок». Когда Петроград поднялся, московские власти постарались скрыть сообщения из столицы от москвичей — всем газетам было строжайше запрещено писать о выступлениях народа. Однако и Смидович, и Ольминский, и Скворцов-Степанов получали сведения по телефону. От питерских большевиков приехала Конкордия Самойлова, а следом Бюро Центрального Комитета прислало специального курьера с полной информацией о всеобщей забастовке и подробными инструкциями. В тот же день все средства, какие только были у большевистского московского подполья, — шапирографы, ротаторы, машинки «ундервуды» — были пущены в дело: как можно шире распространить известия! На первом же заседании восстановленного Московского комитета партии решили: призвать пролетариат второй столицы также к всеобщей забастовке, вывести рабочих на улицу, на демонстрации, по примеру Питера и используя опыт пятого года — создать Совет депутатов.

Уже вечером 27 февраля был создан Временный революционный комитет рабочих и других демократических организаций. Из пяти членов президиума этого комитета — двое большевиков: Смидович и Ногин. На следующий день солдаты под руководством большевиков захватили типографию Сытина и начали выпускать «Бюллетень революции». Всеобщая забастовка охватила и Москву. Совдеп создан. Но к сожалению, как и в Питере, большинство мест в нем принадлежит меньшевикам, эсерам. Хорошо хоть, что в редакцию «Известий» вошел Скворцов-Степанов. Он и настоял, чтобы в газете был перепечатан питерский «Приказ № 1». Новый командующий округом, подполковник Грузинов, потребовал, чтобы этот приказ был объявлен недействительным для Московского гарнизона, рвет и мечет, добивается помещения в газете опровержения.

— Ни в коем случае опровержения не давать. Больше того: как можно скорей составить свой, московский приказ в духе питерского, — в тоне Землячки была мужская жесткость. — Немедленно приступать к налаживанию выхода нашей, большевистской газеты. Вам, старейшему литератору, Михаил Степанович, и карты в руки.

— Согласен. Думаю, назвать ее надо так же, как называется нынешняя ленинская, — «Социал-демократом», — предложил Ольминский.

— Очень хорошо. Второе: продолжать вооружать рабочих. Тех винтовок и револьверов, какие отобрали у полиции, мало. Взять в воинских частях. Организовать охрану заводов. Пресекать грабежи. Навести в Москве революционный порядок.

Феликс слушал, вбирал в себя и думал: что же поручат ему?

— Прежние методы и навыки работы непригодны для новых условий, продолжала Землячка. — Мы привыкли к подполью, а теперь, наоборот, нужно на самую вершину — чтобы нас видели и слышали! Во все районы, на все заводы, в каждую казарму! Призвать рабочих и солдат вступать в нашу большевистскую партию! При Московском комитете создать Военное бюро.

Вот что жаждет его душа!.. Военное бюро. Борьба за привлечение на сторону революции армии.

Утром в комитет партии стали стекаться новые сведения о развитии событий в Москве. Одно из сообщений: подожжено здание охранного отделения в Большом Гнездниковском. Видели, что поджигали сами жандармы.

«Заметают следы, — подумал Дзержинский. — Как позавчера в „Бутырках“…»

— В Спасские казармы, — распределяла поручения секретарь комитета. — В Рогожский район. В бригаду ополчения. На завод Гужона. Вы — в Астраханские казармы… Нам нужно создать Совет солдатских депутатов.