Правда выше солнца - Анатолий С. Герасименко

class="p1">– Сгинь! – прорычал он и ударил кулаком по топчану. Топчан обиженно скрипнул.

– Братец, нельзя так роптать, – сказала Фимения строго. – Боги наказали наш род. Смирись. Я ведь тоже, когда очутилась тут, в Эфесе, не хотела быть жрицей. Всё плакала, просилась наружу. А здешние жрецы не пускали. Они добрые, на самом деле, но могут быть очень… настойчивыми. Когда мне привели первого человека для очищения, я едва чувств не лишилась.

Акрион хмуро разглядывал собственный кулак. Грязный, с ободранными костяшками.

– Но сказали, что на меня указала богиня. У них ведь накануне умерла верховная жрица. И потом – оп! – появилась я. Вот тут, в её келье. Они решили, что это знак свыше, и стали мне поклоняться.

– Какое ещё очищение? – спросил Акрион, скривившись. Слова сестры становились всё туманней и бредовей. – Убивала людей? Убивала по приказу?

– Очищала, – упрямо сказала Фимения. – Убивали жрецы. Гигес и прочие. Но я перед этим творила ритуал. Когда боги приказывают, должно покориться.

Её глаза были похожи на глаза статуи: неподвижные, чуть навыкате, лишённые человеческого выражения. Как из мёртвого камня.

– Ну да, – кивнул Акрион. – И меня, значит, зарезали бы. Хорошо, что песенку вспомнил.

Фимения вдруг прильнула к нему.

– Что ты, что ты, – забормотала она. – В жизни бы не позволила тебя тронуть. Богиня бы не допустила. И Аполлон тоже. Это ведь бог привёл тебя сюда! Направил, надоумил, дал наставника.

Она ещё что-то говорила, гладила его по нечёсаным волосам, обнимала за плечи, но Акрион не слушал. Пытался размышлять. Рассказ Фимении казался невероятным нагромождением обвинений, жутких домыслов – но разве не всё, что происходит в последние дни, невероятно и жутко? Поверить в злой умысел Семелы было несложно: мать не признала его, да и слова Эвники тоже многого стоили.

Куда сложней верилось в злодеяния отца. Афиняне любили Ликандра, и Акрион разделял их любовь. Неужели благородный мудрый царь оказался способен принести в жертву собственную дочь? Впрочем, с этим стоило разобраться позже: не спеша докопаться до истины, найти свидетелей… Ликандр всё равно уже предстал перед судом богов. Гораздо важнее было другое. Акриону надлежало отстоять свое имя. А ещё – покарать ту, кто причастна к его невольному преступлению. Покарать Семелу.

Он сел прямо, взял сестру за запястья:

– Фимула, нам надо вернуться в Элладу. Доказать, что я – сын своего отца. Для этого нужны два свидетеля. Двое родственников, которые меня помнят. Закон такой.

Фимения глядела недоверчиво. В глазах плясал отражённый огонёк лампы.

– Мать отказалась меня признать, – продолжал Акрион. – Но Эвника обещала свидетельствовать в мою пользу. И теперь…

– Брат, ты с ума сошёл, – Фимения вскочила с топчана. – Я никуда не поеду.

Она сделала шаг назад. Полы жреческой одежды задели лампу, та опрокинулась. Свет погас.

Акрион тоже поднялся на ноги. Глаза, привыкшие к скудному огню фитиля, видели одну только темноту. Из темноты слышалось дыхание сестры, прерывистое, частое. Акрион вслепую шагнул на звук, задел ногой статую. Зашипел от боли в ушибленном пальце. Протянул руку, коснулся: волосы, грубая ткань одеяния.

Она оттолкнула руку:

– Нет! Не поеду. Едва не сгорела там, тогда. Если поеду – наверняка умру.

– Да почему… – начал он.

– Мне нельзя! – она почти кричала. – Нельзя возвращаться! Умру в Афинах, погибну!

Акрион отступил, и тут Фимения вдруг заплакала в голос. Долго не могла успокоиться, временами что-то пыталась сказать, но только сильнее растравляла себя и начинала рыдать ещё горше.

Ладан прогорел, в келье царил горький запах пережженной смолы. Глаза, привыкшие к отсутствию света, начали различать краски тьмы: рдение курильницы, гордый силуэт куроса, тёмную сгорбленную фигуру в углу – Фимению.

Акрион вздохнул. Сел обратно на топчан. Подождал, пока рыдания затихнут, а перерывы между всхлипами станут реже.

– Послушай, – сказал устало, – мне нужно плыть в Элладу. Мать меня не признала. Ясное дело, хочет править сама. К тому же, наверное, боится, что исполнится проклятие, и я стану... ну, словом, похожим на отца. Ты – моя единственная надежда. Я просто хочу вернуться в подлинную семью. Сделать так, чтобы мы были вместе.

Фимения мотнула головой.

– Нет, нет, – проговорила сдавленным голосом, – никуда отсюда не поеду. Не могу, не могу пойти против... Против Аполлона.

– Что за бред, – сказал он с чувством. – Может, Аполлон тебя спас, чтобы ты сейчас помогла всем нам. Он ведь и меня сюда привёл!

Фимения прерывисто вздохнула – раз, и другой. Потянула носом. Кашлянула.

– Акрион, – сказала она почти спокойно. – Ты очень хороший. И храбрый. Не побоялся приехать в Эфес. За мной. Но матушка, верно, не просто так отказалась тебя признавать. Может, и впрямь думает, что станешь новым тираном. А может, у неё просто свой план, в который она тебя не посвятила. Не нужно вставать на её пути. Ни мне, ни тебе. Ты ведь актёр? Ну так возвращайся на орхестру. Служи богам, дари людям радость. Твоё место – в театре. Не во дворце. А моё место – здесь.

Акрион со злостью выдохнул.

– Наша мать – ведьма, – сказал он. – Она тебя, должно быть, и спасла! Она и её колдовство. Разве Аполлон перенёс бы тебя в святилище Артемиды?

Фимения только всхлипнула в ответ. Акрион смотрел на угли курильницы. Старался ни о чём не думать. Любое размышление было отвратительно, потому что приводило к пониманию: всё кончено. Он ничего не добьётся. Не уговорит сестру ехать в Элладу. Не вернёт себе имя. Не соединится с истинной семьёй. Не оправдает доверия Аполлона и Кадмила.

– Ладно, – сказал он. – Скажи, как отсюда выйти?

– Ты… Ты уходишь? – спросила она.

Акрион скрипнул зубами.

– Нет, буду остаток жизни коротать дни в этой клетушке и спать у Фебовых ног, – сказал он язвительно, отметив про себя, что так мог бы ответить Кадмил. – Мне надо домой. В Афины. Там – приёмные родители. Небось, извелись уже. Негоже так мучить стариков.

– Да, – сказала Фимения тихо. – Да, конечно.

Серой тенью склонилась у подножия статуи. Фыркнули искры от огнива, фитиль занялся несмелым огоньком – в опрокинутой лампе ещё оставалось немного масла. Фимения полезла под топчан. Стукнуло, зашуршало. Выпрямилась: в руках свисала ткань.

– Это моё, – сказала она. – Старое. Тебе не впору, но