Правда выше солнца - Анатолий С. Герасименко

Акрион потупился.

– Не взыщи, вестник, – сказал он хмуро. – Понимаю, что должен сам вершить свою судьбу. Просто… Просто не знаю, как быть дальше.

«Всё может решиться в любой миг, – подумал Кадмил. – Надо быть готовым. Не расслабляться».

– Я тебе скажу, как быть дальше, – сказал он. – Плывёшь обратно в Элладу. Заручаешься поддержкой Эвники. С её помощью созываешь народ на агору, выступаешь и говоришь всем о том, что Семела – подлая колдунья, которая погубила мужа и отреклась от сына. Мало того: пошла против божественной воли. Извратила обряды, творила непотребства, придумала новые, грязные и отвратительные ритуалы. Ну, и всё такое прочее, как я тебе рассказывал. Афиняне обязательно тебя поддержат.

– Алитея, – помрачнел Акрион. – Ну и мерзость… Никогда бы не подумал, что можно так оскорбить богов. Неужто мать приносила в жертву младенцев?

– И других подбивала, – серьёзно сказал Кадмил. – Дай ей волю – вы бы все через пару лет жертвовали Фебу детишек. Не хотел тебе сразу говорить, чтобы не расстраивать, но, раз уж дело зашло так далеко…

– Я должен знать правду, – с жаром сказал Акрион. – Не щади меня, Агорей.

– Для друзей – просто Кадмил.

– Кадмил, – поправился Акрион. – Что ещё мне стоит знать? Говори без утайки, всё стерплю.

«Смерть и кровь, – обречённо подумал Кадмил. – Насколько легче было бы действовать открыто. Не водить за нос этого бедного простофилю… Чтоб Локсию пусто было с его вечными тайнами».

– Лучше ты расскажи о том, что вспомнил, – возразил он. – И поешь уже, наконец.

Акрион покорно взял кусок мяса, с отсутствующим видом прожевал, запил из чаши.

– Страстный гнев, – сказал он. – Наше проклятие. В тот день... С утра всё шло не так. Отец велел выпороть троих рабов за то, что плохо убрали в башне. Ну, в той, где он спать любил. Много кричал на нас, дал пощёчину Эвнике, облил из ночного горшка мать. Не помню, отчего. Зато теперь вспоминаю, что он часто себя так вёл.

– Без причины?

Акрион развёл руками:

– Трудно сказать. Я глядел на него глазами ребёнка. Дети редко могут здраво судить о поступках родителей. Вот и в то утро я не стал задумываться насчёт его гнева. Пошёл в сад, стал играть с ножиком. Бросал в дерево. Тот никак не втыкался, всё отлетал в сторону. А я хотел научиться метать нож, как Горгий.

Он вздохнул. Хотел налить ещё вина, но кувшин был пуст. Акрион принялся крутить посудину в пальцах. Кадмил махнул подавальщице, та кивнула и пошла на кухню.

– В конце концов… – Кувшин легонько позвякивал, касаясь стола. – В конце концов, нож полетел как надо. И воткнулся. Прямо отцу в ногу.

Акрион поднял глаза на Кадмила. Попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышла болезненная гримаса.

– Он был в саду. Я не видел. Промазал мимо дерева. И попал в отца. Сильно, глубоко. Кровь полилась. Он стал жутко ругаться, погнался за мной. Я убежал, спрятался за сараями. Долго сидел, боялся выйти. Только слышал… разное. Как Ликандр звал рабов, чтобы помогли искать. Потом – как мама кричала. Он её бил, наверное. А вечером она меня нашла. И сказала…

Он замолк: к столу подошла девушка с подносом. Поставила на стол налитый доверху кувшин, забрала у Акриона пустой. Улыбнулась ему, но улыбка осталась незамеченной.

– Сказала, что мне надо уехать на время, – продолжал Акрион, когда подавальщица ушла восвояси. – Пока отец не смягчится. Говорила ещё, что надо отогнать злых духов. Привела в маленькую комнату позади спальни в гинекее. Потихоньку, втайне ото всех. Зажгла лампы, заперла дверь. Пела какие-то стихи, так, что у меня в голове отдавалось… И всё, больше ничего не помню.

Он плеснул из кувшина в чашу, долил воды и залпом выпил. Взял с блюда краюху хлеба, стал отщипывать куски, глядя, как падают крошки на столешницу. Кадмил некоторое время наблюдал за его руками. «В любой миг, – думал он. – Надо быть настороже. Не зевать. И, пожалуй, пора успокоить этого мальчишку. Может, рассказать ему сказку? Ту, которую все Пелониды так берегут от черни».

Кадмил откашлялся и постарался устроиться на жёсткой скамье поудобнее. Смерть милосердная, отчего лидийцы не взяли в привычку лежать за столом?

– Царь Пелон был известен свирепым нравом, – начал он неторопливо, – но правил мудро и всегда повиновался воле богов. Народ любил Пелона, олимпийцы благоволили к нему, и несчастья обходили царя стороной. И всю Элладу заодно.

Акрион слушал, наклонив голову. Губы едва заметно шевелились, словно он повторял про себя слова легенды.

– Так продолжалось до тех пор, – продолжал Кадмил, – пока у Пелона не вышла ссора со старшим сыном, Фолием. Тот купил рабыню, а Пелон захотел её себе. Повздорили, сорвались, слово за слово – и взялись за мечи... В общем, Пелон убил отпрыска. И не раскаялся в содеянном, поскольку был уверен в своей правоте. Однако, понимая, что совершил преступление, царь решил умилостивить богов. То, что произошло дальше, уже выходит за всякие рамки. Он вырезал и сжёг на алтаре сердце Фолия. Сказав притом, что убил сына во имя олимпийцев, дабы принести в жертву самое дорогое. Но боги приношение не оценили. Быстро посовещались и прокляли Пелона очень интересным способом: он будет подвержен припадкам страстного гнева – вроде того, который испытал, поссорившись с Фолием. О каковых припадках будет потом смертельно сожалеть. И однажды падёт от руки собственного потомка. Такие дела.

Кадмил отпил из чаши. «Уже и закат скоро, – подумал он. – Сколько можно ждать?»

– Похоже, Пелону ещё повезло, – заметил Акрион. Он вроде бы пришёл в себя. – Кара могла быть гораздо страшней.

– Ну, когда Пелон умер – верней, был убит младшим сыном Диодором – то боги приготовили в Аиде специальное местечко, – сказал Кадмил, ухмыляясь. – Дух Пелона поставили по колено в реке, а над головой подвесили плодовые гроздья. Как только покойный царь нагибался, чтобы попить воды, она утекала, а, стоило ему выпрямиться, прибывала снова. Та же ерунда происходила с плодами: стоило ему потянуться... Ну, думаю, ты понял. Я недавно виделся с Аидом и среди прочего спросил, что там с Пелоном. Аид посмеялся и сказал, что тот в прекрасной форме. Ещё целую вечность простоит.

Акрион потёр