Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали - Николай Петраков

Проблема женской неверности остро переживается Пушкиным еще тогда, когда ни о каком возмездии за «грехи молодости» не могло и мысли возникнуть (юношеское стихотворение Пушкина «К молодой вдове»). И не мысли о наказании, не раскаяние по поводу былой «беспечности» заставляют его вернуться к этому вопросу позже, а печаль (до отчаяния), что вся его жизнь подтвердила невозможность найти женщину, способную к такой любви. Он с болезненным вниманием изучает рассуждения Бальзака о женской неверности по его «Физиологии брака» (декабрь 1829 г.). Он с печальной усмешкой рассказывает читателям о быстром утешении Ольги Лариной (1827 г.):

Мой бедный Ленский! изнывая,Не долго плакала она.Увы! невеста молодаяСвоей печали неверна.

Он с сарказмом и горечью смеется над тщетностью своих поисков (1826–1827 гг.):

Восторги наши своенравны.Им очень кажутся забавны;И право, с нашей стороныМы непростительно смешны.Закабалясь неосторожно,Мы их любви в награду ждем.Любовь в безумии зовем,Как будто требовать возможноОт мотыльков иль от лилейИ чувств глубоких, и страстей.

Но в то же время Пушкин судорожно тянется к своей мечте, придумывает таких женщин: Ксения Годунова («Я и мертвому буду ему верна»), Донна Анна («Вдова должна и гробу быть верна») и, наконец, Наталья Гончарова…

Наталья Гончарова – это последняя соломинка и последнее разочарование. Сравните: 5 апреля 1830 г.: «Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее, но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, – эта мысль для меня ад».

29 января 1837 г.: «Отправляйся в деревню, носи по мне траур два года и потом выходи замуж, но только не за пустозвона».

Вот так! Мечты несбыточны. Зачем требовать невозможного? Да и можно ли такое требовать от женщины, если ей это не дано?! А времени, чтобы удостовериться в этом, было предостаточно. Пусть она только соблюдет приличия света, а я останусь со своим адом и унесу его в могилу.

Гончарова вопреки своему желанию вынуждена была выполнить волю первого своего мужа (царь отказал ей в ходатайстве остаться в Петербурге после смерти Пушкина). Выполнила, как всякая женщина, никогда не любившая. Но разве в этом была истинная воля поэта! Натали расписалась в том, что, живя с человеком, не жила им. Бог ей судья. Сердцу не прикажешь любить, даже если рядом великий. Что женщине с этого величия.

Но какова Ахматова! Она же талантлива; она все это знает досконально – все факты, все произведения. Все нанизывает тонко на заранее заготовленный вывод. Подумать только: Пушкин – кающийся грешник, юбочник, боящийся возмездия по принципу «око за око» (с той лишь разницей, что «око» не то)! Вот уж воистину как можно из человеческой трагедии сделать водевиль. Всего лишь надо чуть сместить акценты. Человек пронизан мечтой о великой любви, о Женщине с большой буквы (как принято теперь говорить в наш век штампов), а по пути – захвачен изначальным стремлением, инстинктом мужчины безраздельно и полностью обладать женщиной. Инстинкт Адама. А это чувство трактуется как страх перед женщиной, как комплекс вины перед ней, как априорное оправдание любой женской слабости только потому, что это слабость (ничего себе слабость, которая так гнет и ломает сильный пол).

Ахматова идет напролом: «Пушкин бросает Онегина к ногам Татьяны, как князя к ногам дочери мельника. У Пушкина женщина всегда права – слабый всегда прав» (с. 169).

Таков, по мнению Анны Андреевны, Пушкин-моралист.

Поставить знак равенства между князем из «Русалки» и Онегиным, можно только в крайней запальчивости. (Не говоря уже о том, что Пушкин никогда не бросал своего князя к ногам дочери мельника.) По существу и по форме отношения между Татьяной и Онегиным принципиально отличаются от отношений «князь – дочь мельника». В последнем случае рассказывается история (банальная) о совращении бедной девушки лицом знатного происхождения. Здесь морализм четко выражен: черное – черное, белое – белое; порок сначала торжествует, но в конечном счете наказан угрызениями совести. Любовь права. Именно любовь, а не женщина сама по себе только потому, что она женщина, и притом слабая. Этого тоже нельзя упускать из виду.

Ну а как там у Евгения с Татьяной? Кто «прав», а кто «виноват»? Там ситуация посложнее, и она, как нам представляется, «не работает» на схему Ахматовой.

Обратимся сначала к первому объяснению Онегина и Татьяны. С одной стороны – молодая девушка, почти девочка, сугубая провинциалка (Пушкин много строк уделяет описанию той обстановки, в которой жила и воспитывалась героиня), напичканная сентиментальными романами[22], подталкиваемая намеками и предположениями соседей[23], пораженная светскими манерами Онегина, его непохожестью на всех, кто ее окружает. Влюбляется не в Онегина, как он есть, а в придуманного ею человека, персонифицируя в Евгении свои книжные представления об идеальном герое[24].

Влюбленности Татьяны предшествовали лишь две-три встречи в семейном кругу в обстановке провинциальных «салонных» (застольных) бесед. Пушкин как бы сам поражается скудости «материала», достаточного для возникновения чувства первой влюбленности:

Ужель влюбиться с первой встречиОна в Онегина могла,И чем увлечена была,Какой в нем ум, какие речиЕе пленить успели вдруг?

Влюбляется, не зная Онегина, как в икону, истово веря, что именно так выглядит ее бог. Чувство это прекрасно, но оно не есть любовь. То, что впоследствии этот первый порыв перерастет в любовь, не меняет дела. Ведь это произошло значительно позже и в немалой степени под воздействием последующих событий, возникших препятствий (отказа Онегина, гибели Ленского и бегства Онегина из деревни, посещения дома Онегина). Лишь побывав в кабинете Евгения, ознакомившись со стилем его жизни, библиотекой, Татьяна начинает понемногу понимать (в известной мере, критически оценивать) своего возлюбленного, видеть в нем живого человека в совокупности достоинств и недостатков:

Хранили многие страницыОтметку резкую ногтей;Глаза внимательной девицыУстремлены на них живей.Татьяна видит с трепетаньем,Какою мыслью, замечаньемБывал Онегин поражен,В чем молча соглашался он.Везде Онегина душаСебя невольно выражает,И начинает понемногуМоя Татьяна пониматьТеперь яснее – слава Богу —Того, по ком она вздыхатьОсуждена судьбою властной:Чудак печальный и опасныйСозданье ада иль небес,Сей ангел, сей надменный бес,Что ж он? Ужели подражанье,Ничтожный призрак, иль ещеМосквич в Гарольдовом плаще,Чужих причуд истолкованье,Слов модных полный лексикон?…Уж не пародия ли он?

Как видим, здесь уже у Татьяны появляется элемент скептического отношения к избраннику своего сердца. Быть может, это повлияло на ее дальнейшее поведение. Но об этом позже. Важно сейчас другое: все эти метаморфозы, вся осмысленность ощущения Онегина приходят к Татьяне спустя много месяцев, после ее знаменитого любовного послания.